– Не проснётся он, не проснётся, Татьяна Михайловна.
– Ну почему, в туалет встанет, знаете, как бывает. Только силой сможете задержать. Просто он вас сдаст, на учёт могут поставить, из комсомола выгонят, Галя!
– Да какой комсомол, Татьяна Михайловна. Комсомола нет уже.
– Если арестуют, валите всё на меня. Я попросила, не смогли отказать. Соседи видели, что вы сюда к Зоеньке пришли?
– Мама! Ты что?! Мы по одному, постепенно собирались.
– А если и видели. – Чернявский снял руку с плеча Стеллы. Он был самый умный в этой компании, любитель фантастической литературы, и всегда на любой вопрос находил ответ. – Если и видели, что такого-то? Мы кормить пришли.
– Это ночью-то?
– А что? Ночью. Отмечали начало лета, вот и принесли еду.
– Они уже сутки без еды, по-моему, судя по поведению, – вздохнула Татьяна Михайловна. – Но привыкли, мученики, и почти не воют.
– Нет-нет, – уверил Пахомов. – Папа им мышей притащил. В подвале ставили ловушки, папа сам ставит, он старший по подъезду. И всегда на станцию мышей носит, лисам вашим отдаёт.
– Надо выпустить, – уверенно сказала Татьяна Михайловна. – Это будет правильно. Сейчас пойдёте?
– Нет. После полуночи, – сказал Бабаец. – Лето встречаем. И меньше народу, а лучше, если никого!
Девочки, включая молчаливую Вишневскую и напуганную Рябкову, смотрели на Бабайца с восхищением: модные клетчатые штаны, обтягивающая белая футболка.
– Что уставились, я ветровку чёрную сверху надену, светиться не буду белым пятном, – усмехнулся Бабаец.
– Ты, Юра, как всегда. Говоришь мало, но по делу, – улыбнулась Татьяна Михайловна. Она, конечно, заметила: не белый цвет футболки так насторожил девочек, они любовались им, пока он говорил.
Дождались полуночи молча, стали расходиться. Когда Зо и Татьяна Михайловна остались одни, Татьяна Михайловна сказала:
– Боню и Бориса возьми.
– Да ну, мам, они заснут.
– Я им дам порошки, не заснут.
– Ну давай, разводи свои волшебные порошки.
– Значит… – сказала с кухни Татьяна Михайловна.
– Мама! Ты тише, ночь на дворе.
– Значит… – Татьяна Михайловна подошла к собакам, профессионально железной хваткой нажала на пасть с двух сторон и поочерёдно влила каждой пойло. Собаки, привыкшие к такому обхождению, перенесли экзекуцию абсолютно молча. – Значит, ты просто вышла гулять с собакой. У них понос, вот ты и выводишь их три раза за ночь. Поняла?
– Понос действительно начнётся?
– Не раньше, чем через пятнадцать часов, там выпаренного порошка крушины два с половиной грамма.
– И где мне находиться?
– Ходи около домика, ну, сторожки. Чует моё сердце, он проснётся, когда сын к нему войдёт за ключами. Да это и к лучшему.
– Ребята за руки, за ноги подержат, а девчонки клетки откроют. Не волнуйся, мам.
– Вадим начнёт кричать, не бойся. Главное – дверцы открыть. Надеюсь, что Кузьмин не подвёл.
– Так у Пахомова кусачки, он же говорил. А если что, Пахомов и Бабаец выбьют двери.
– Нет, это тяжело и громко. Лучше ключи. Откроете – и скажи им, родненьким: «Бегите, бегите в лес», как с собаками.
– Мама! Ну что ты меня учишь.
– Я не тебя, ты должна это своим подельникам передать.
– Мама! Подельники. Что за слова!
– Вполне подходящие слова. Вадим побежит сразу к норкам, там телефон.
– И пусть бежит.
– Открыли дверцы – и уходите восвояси. А если не будут уходить, прям гоните их в лес, особенно Канадца, он понятливый. Гоните, и всё. Они голодные, должны сразу за мышами, быстро на поле учуют… Хорошо, что отец Пахомова их сегодня подкормил, это очень хорошо, что именно мышами. А там разбредутся наши лисоньки, дальше – судьба у них незавидная. Но что делать, что делать. И да. Вот деньги. – Татьяна Михайловна вернулась в комнату, полезла в платяной шкаф, протянула пачку двадцатипятирублёвок. Каждому дашь. Чтобы только я виновата была, чтобы при обыске и заполнении протокола у каждого были эти деньги. Вроде алчность. Я твоих друзей подкупила, я виновата, я. Может, пометить? Может, номера перепишем?
– Мама! Ты как Шерлок Холмс.
– Станешь тут Холмсом, – бормотала Татьяна Михайловна, переписывая номера тут же, в прихожей, на обои.
– Ты мне скажи, Зоенька, – Татьяна Михайловна тревожно поглядела на дочь, – этот мальчик, сын Вадима, он хороший?
– Очень хороший, мама.
– Но почему он так отца топит? Он же его, получается, предаёт.
– Он за справедливость, мама.
– Да. Отец у него и вправду гнилым человеком стал. И скрытным. А может, и был, а я не замечала раньше?
– Не знаю, мам.
– Да-да. И в счастливые, благополучные времена это проскальзывало: то он нагрузкой недоволен, то премия маленькая, то вдруг лисы у него некормленые, то взвешивание пропустит.