А тут еще бабы с тряпками, задрав подолы, кровь человеческую с мостовой отмывают после гражданской войны. Субботник полным ходом идет… В общем, записались ходоки у шофера Гулько Макара Егорьевича, который на часах стоял в столь ранний час, на прием к экономисту Н.Ильину.
Видят: отказа нет. Не орет на них личный шофер экономиста: «Куда прешь, дурак?»
Хороший признак. Переглянулись ходоки. Перекрестились на рубиновую звезду.
Вошли.
38. ЧАЙНИК СО СВИСТКОМ
Не успели еще ходоки в ножки бухнуться, а экономист Н.Ильин выбегает из-за письменного стола, где диктует Нессе Армаггедон «Очередные задачи Совместной Власти», и очень любезно спрашивает:
— Зачем пожаловали, мужички? Присаживайтесь. Сейчас кипяточку принесут, будем чай пить.
Очень уж экономист Н.Ильин чай любил, не мог уже без чифира жить. Если едет куда-нибудь на фронт — за ним чайник везут в бронепоезде.
Уселись Иван, Петро да Сидор Аверьяныч, староста Грязных Луж, в мягкие кресла с крахмальными наволочками. Придворный кремлевский художник Бродский уже тут как тут со своей палитрой — краски размешивает, полотно на подрамник натягивает. А Неська Армаггедон, подружка экономиста Н.Ильина, вносит чайник с кипятком, а чайник не простой — со свистком. Чайник кипит — свисток свистит!
От такого благородного обхождения совсем распарились ходоки. Так бы всю жизнь и сидели в креслах. Опять переглядываются: чудно, за людей их здесь принимают, что ли? Да еще расспрашивают:
— А что вы, мужички, думаете о Брестском похабном миру? А о Карибском непечатном кризисе каково ваше мнение? Говорите правду, не бойтесь.
Каково?!..
И бабенка у кремлевского мечтателя ничево, вот только фамилия страшненькая. Чай в блюдцах разносит, с баранками, в мужской разговор не встреет, свое место знает. Потеряли ходоки бдительность, стали резать правду-матку в глаза:
— Оно-то, конешно, так… — режет Иван на столе шмат сала. — И не иначе.
— А как? — интересуется экономист Н.Ильин. — Как вы оцениваете очередной виток спирали гонки вооружений?
— Ежели так, то пожалуйста, — ломает Петро белый хлеб ломтями.
— А как именно? — уточняет экономист Н.Ильин.
— Стоп, мужики, — достает Сидор Аверьяныч зеленый штоф с буряковкой.
— Дайте я скажу.
— А мы вас внимательно выслушаем, — принюхивается к штофу экономист Н.Ильин.
39. ХИЖИНЫ — ДВОРЦАМ, ДВОРЦЫ — ХИЖИНАМ
— Надоело! — говорит Сидор Аверьяныч, староста Грязных Луж. — Устал народ хужее, чем при Чудище Лаяйющем. Спасу нет от твоего чудесного Нацмена. Ух и грозный Нацмен, хуже Демона Революции! Всех достал! Продразверсткой заел, в колхозы загнал, пятилеткой в четыре года забодал. Национальный вопрос на ребро поставил и укатал, как асфальтный каток. Совсем ухайдокал христианское население. А ты, видать, добрый и ничево о том не знаешь. И бабенка твоя ничево, с библейской фамилией. Не еврейка ли, случайно?.. Ну да ничево. А ты сам, случайно, не тово… А хоть бы и так — ничаво. Ты — экономист, она — экономка. Естество требует. Ничаво. Шведы нами володели, да не выволодели. Татары правили, да не выправили. Поляки руководили, да не выруководили. Немцы царевали, да не выцаревали. Властвуй над нами, лобастый. Твоя взяла, твой черед пришел. Будешь у нас за Стеньку Разина, вождем мирового пролетариата и беднейшего христианства. Как же без Стеньки?.. Но так, чтобы без дураков! Чтоб земля — христианам, фабрики — рабочим, а дворцы — хижинам, как обещал. И чтоб лампочка Ильича в каждой хате, чтоб ночью «Правду» читать. А за это будут тебе от нас всякие льготы. Мы тебя поить и кормить будем, и экономку твою, и шофера твоего, и всех твоих совместителей поить и кормить будем. Хлеб, масло, мясо и яйца — предоставим по списку. А уж чай — сам покупай в Китае. Договорились?
— Пожалуй, договорились, — раздумчиво отвечает экономист Н.Ильин.
— И девиц нетронутых, коль надо, будем поставлять в твой Совместный Комитет в разумной потребности, — совсем расщедринились ходоки. — По рукам?
— По рукам!
И как экономист Н.Ильин не отказывался — мол, «не пью, ни-ни, врачи запретили!» — распили с ним ходоки по стакану вонючей буряковки, заели хлебом с салом, и художника Бродского угостили, и Нессю Армаггедон по спине похлопали. Проводила она ходоков до порога, фыркнула им в след, как кобыла, а опьяневший Кремлевский Мечтатель вызвал на ковер Чудесного Нацмена, чтобы задать ему перцу.
40. ТЕМ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ХУЖЕ ДЛЯ ЭТОЙ ПУБЛИКИ
Входит Чудесный Нацмен.
— Жалуются на вас ходоки из Грязных Луж! — строго говорит экономист Н.Ильин.
— Ишь ты, какие! — удивляется Нацмен.
— Сделаем так… — строжайше приказывает экономист Н.Ильин. — Грязные Лужи переименуем в Красные. А штатному палачу передайте: ходоков этих, не медля ни минутки, привести в общему знаменателю и захоронить в кремлевской стене за нарушение запрещения самогоноварения. Все имущество — экспроприировать. Никакие они не ходоки, а мироеды-кровососы. Чем больше мы расстреляем этой публики, тем лучше для этой публики. А я пойду на субботник бревна таскать.
Что и было незамедлительно исполнено: не успели Иван, Петро и Сидор Аверьяныч, староста Красных Луж, выйти из Боровицких ворот, как были приведены кремлевскими курсантами к общему знаменателю у кремлевской стены вместе с подвернувшимся под руку штатным палачом Леонардом Андреевым. Родного дядюшку Соцреализма шлепнули за то, что тот опять напился и распустил сопли:
— Не могу! — кричал Леонард Андреев на Лобном месте. — Не могу расстреливать живых людей, душа не позволяет! Даешь электрический стул! Душа требует гуманизации смертной казни!
— Требует? — переспросил кремлевский латышский стрелок, плохо понимавший язык межнационального общения. — Если требует, значит, получай. Сам напросился.
41. С ВЕЩАМИ НА ВЫХОД!
На следующий день стало экономисту Н.Ильину очень плохо — то ли от ходоковской вонючей буряковки, то ли от тягания бревна на всесоюзном субботнике, то ли еще от чего. Рвота, понос, конечности отнимаются, даже чифир не помогает. Шофер Гулько Макар Егорьевич с ног сбился гонять в автомобиле в аптеку за лекарствами.
Неважнецкие, прямо скажем, дела, не бережем мы свое здоровье.
Хорошо. Взял экономист Н.Ильин очередной профсоюзный отпуск и отправился с личным шофером Гулько Макаром Егорьевичем в автомобиле на остров Капри к Максимильяну Горькину подлечиться на этом средиземноморском курорте. Приплыл он, значит, на Капри и начал вроде бы выздоравливать, но черт его дернул сыграть партию в шахматы с другом Горькина, французским гуманистом Ролен Романом. Зевнул экономист детский мат в три хода, и стало ему совсем нехорошо, хотя в шахматы он играл неплохо. Пришла, значит, пора, и медицина умыла руки. Собрался экономист Н.Ильин помирать. С вещами, значит, на выход.
Стал он в последний раз собирать в дальнюю дорогу свой знаменитый кожаный чемоданчик с двойным дном, тайну которого псы-сатрапы так и не раскрыли. Да и как раскроешь: сверху там бельишко, электробритва, мыло и бутерброды, — а под ними чего только нет! Все музейные экспонаты: и первый пожелтевший нумер газеты «Правда», и любимая книга «Что делать?», и групповая фотография юных революционеров из кружка «За освобождение рабочего класса от люмпен-пролетариата», и множество всякого личного милого хлама, который таскаешь за собой всю жизнь — и съесть нельзя, и выбросить жалко. Но главная тайна — в самом низу на втором дне: три секретные карты профессора Карла Фридриксонна.
42. ДВОЕ ВО ФРЕНЧАХ НА ДРУЖЕСКОЙ ФОТОГРАФИИ
— А где же тот Чудесный Нацмен? Совсем с памятью плохо стало, опять позабыл фамилию, — жалуется экономист Н.Ильин своему шоферу Гулько Макару Егорьевичу, которого после безвременной кончины Несси Армаггедон назначили по совместительству сестрой милосердия для Кремлевского Мечтателя. — Пусть приедет на Капри попрощаться и пусть привезет яду хорошего, чтоб мне не мучиться. А я ему за это по секрету три слова скажу.