– Во время какой войны? Четырнадцатого года?
– М-м… нет! во время японской, пятьдесят второго года… А у вас бывают случаи захвата террористами самолетов? – поспешно сменил я тему.
– Раньше были, теперь нет.
– Почему?
– Да потому что мы ничего общего не имеем с этими дебилами-янки, которые в последнее время дошли до того, что посылают к террористам психологов, следящих за их самочувствием и заботливо снимающих стрессы!!! Если этому американскому дерьму так нравится, туда им всем и дорога! У нас в семьдесят третьем, когда я родился, захватили лайнер Люфтганзы в Лайбахе, двое мужчин и одна женщина. Но недаром мы, германцы, славимся своей тевтонской хитростью: мы их обманули и взяли без единого выстрела. А потом их казнили мучительной казнью на Александер-плац, и особенно женщину: в Америку ей поиграть захотелось! вот ей и устроили настоящую Америку!
Я кажется, задел своим вопросом какую-то тонкую струну его натуры, и Харальд высказался начистоту, хотя, как и все немцы, он всегда сдержан.
Мы вновь оказались в центре. Был зонтаг, и множество людей спешили за покупками и увеселениями. Мы вошли в центральный хандлунг Берлина: Харальд приобрел новенькую электронную пишущую машинку для Ингрид, а я, побродивши по переходам пятиэтажной громады хандлунга, оказался в игрушечном отделе и вспомнил, что мама просила купить что-нибудь для Аскольда – сына моей тети, ее младшей сестры. В игрушечном отделе громоздились гигантские, в рост ребенка рыцарские замки, которые по мановению руки с пультом управления опускали и поднимали мосты и палили из пушек. У стен замков гарцевали и строились солдатики всех времен и народов: в большинстве, естественно, из германской истории – большей частью заводные и самодвижущиеся. Дальше шли модели танков, самолетов, подводных лодок, ракет «Фау» и «Маргарита»; центр отдела занимала огромная детская железная дорога под стеклом. Тут же продавалась национал-социалистическая символика: флажки, детские эполеты, игрушечное оружие, стилизованное под настоящее. Еще дальше – целый отдел охотничье-альпийской тематики: на фоне альпийских лугов с цветущими эдельвейсами ежеминутно разыгрывались сцены охоты молодых блондинов в альпийских шляпах на оленей и медведей. В следующем отсеке можно было приобрести все мыслимые и немыслимые пляжно-спортивные принадлежности, а стройный спортсмен на большой картине в массивной раме подавал детям благой совет: «В здоровом теле – здоровый дух!» Начисто отсутствовали плюшевые медведи, идиотские маски и прочая демократическая чепуха. Зато в набор дротиков для метания входили две мишени, нарисованные на лбах китайца и негра. Ничего специально предназначенного для девочек я тоже не заметил, и под конец купил большую ладью с резиновыми викингами на борту. С этим я и вернулся к уже заждавшемуся меня Харальду, который коротал время у обзорного магазинного телевизора, позволяющего под одним углом зрения видеть весь центральный зал, а под другим – самого себя.
– Странно, – сказал я, когда мы садились в машину, – что у вас отсутствуют игрушки для девочек.
– Так это ж был мальчишеский отдел. А девчачий – налево. Там сплошное домоводство: куклы, посуда, детская мебель – в общем «Кюхен. Киндер. Кирхен»…
Мы рассмеялись.
– У нас ведь все иначе, чем в этой дебильной Америке. У нас женщина считает своей ролью и долгом быть спутницей мужчины. И если женщина берет порой в руки меч, то лишь затем, чтобы вовремя подать его своему мужчине… Моя сестрица, правда, с этим не согласна. Она хочет быть валькирией. Но ничего – к двадцати пяти годам она перебесится и поймет, что все равно лавры Ханны Райч для нее недоступны…
Харальд – типичный немец, грубость и романтизм в нем нераздельны.
АВЕНТЮРА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой я попадаю на нордкарнавал, а Харальд становится героем дня
И опять немецкой кровью
Можно миру дать здоровье.
Женщина в штанах выглядит в Рейхе оскорблением общественной нравственности, и поэтому, когда мы – я, Харальд и Ингрид – прибыли в громадное поместье фон Гюнше, в холле, где мы по обычаю богатых немецких поместий расписывались в гостевой книге, нас встретило множество девушек, одетых в яркие робронды времен Фридриха Великого. На их фоне выделялись молодые люди в мундирах. Карнавал был посвящен какой-то гетеанской дате.
Поместье заслуживает особого описания. Это был огромный ансамбль, по размерам раз в десять превышающий усадьбу Кампенгаузенов. Летняя часть дворца, иначе его и не назовешь, представляла из себя обширную веранду на фасаде под фигурным готическим перекрытием на неожиданно массивных, почти дорических десятиметровых колоннах. Здесь принимали гостей в теплый период года. За колоннами, которым мог бы позавидовать и Исаакиевский собор, виднелась парадная дверь, увитая праздничными фонариками. Два привратника растворили перед нами двери, а один из них процитировал, уже не помню что, из Гете.