– Кстати, – спросил меня Борис, – тебе никогда не казалось, что за несколько недель можно прожить несколько лет, в смысле растяжения времени?
– Кстати, о времени! Мой дядя, не тот, который командует крейсером, а тот, что заведует кафедрой генетики в Кенигсберге, рассказывал мне удивительную вещь.
Меня прервал отрывисто рявкнувший где-то впереди тепловоз, и мы заторопились к трапу вагона. В купе недоставало Титомирова, и он появился, уже когда поезд тронулся. В руках он держал трехлитровую банку с пенистой жидкостью квасного цвета.
– Что есть сие?.. – поинтересовался я.
– «Ист даз бер», – в тон мне отчеканил Андрей. – Местное пиво домашней выделки… Пахнет вполне прилично, – добавил он.
– А я уж думал, это квас.
– М-да, – резюмировал бригадир, – знаете анекдот о квасном патриотизме и сивушной космополитизме?
Ему никто не ответил.
– Вы читали Ремарка? – осведомился я после некоторой паузы.
– Ремарка? – переспросил бригадир.
– Я читал его «Триумфальную арку», – ответил Титомиров.
– О ней я и говорю. Ты посчитал, сколько они там выдули водки, выкурили сиганет и вылакали кальвадоса (французский вариант бормотухи)? Теперь, если поделить это количество на душу медленно растущего французского населения, становится ясно, почему французы всегда проигрывают войны с Германией?
– Ладно, раз уж мы собрались завоевывать Китай, то и пить это пиво будем по-китайски.
– Это как?
– Очень похоже на грузинские тосты. Каждый должен рассказать какую-нибудь достопамятную историю, и все, как только он закончит, залпом осушают бокалы. Опоздавший рассказывает следующую историю.
Пиво было разлито в «бокалы» – картонажные стаканчики, и я вызвался первым (это вполне соответствовало темпераменту моего двойника, который в это время уже любовался Южным Крестом на бурском небе).
– Директор Эрмитажа академик Орбели (дело происходило в середине тридцатых), – я рискнул открыть, скорее всего, неизвестную для них страницу советской истории, – открыл в Эрмитаже роскошную выставку на грузинские темы, а сам уехал за границу…
– Насовсем?
– Нет! Когда он вернулся, как раз убили Кирова, и его вызывает инструктор ленинградского обкома и спрашивает: дошло до нас…
– Ну, прям, гоголевский стиль!
– Дошло до нас, что вы в вашем музее даете приют разным махровым дворянам и прочей контре. «Да какие это дворяне?!» – возражает Орбели. – «У них одно-два поколения дворянства! Вот я – царского рода в одиннадцати поколениях!»
– Надо думать, они больше не встречались, – резюмировал Титомиров. Он же рассказал следующую историю.
– Вы когда-нибудь видели вблизи эсэсовскую форму? (Все энергично закивали, особенно я). Когда у нас снимали фильмы о немцах, актеры с большой неохотой снимали после съемов эти доспехи, а чтобы наши люди не выглядели рядом с немцами штатским мальчиками на побегушках, в 45-м году мы ввели свою униформу по типу дореволюционной. А эсэсовскую форму разрабатывала в двадцатые годы германо-американская дизайнфирма «Баухауз».
Какие-то размышления помещали рассказчику первым осушить «бокал», и оп заколебался, припоминая следующую историю:
– Хотите такой анекдот: беседуют два еврея. Один говорит: «Дядя, я хочу жениться на Розе» – «Зачем тебе Роза. Женись лучше на Сарре» – «Дядя, что ты?! Она старая и кривоногая» – «А вот представь, женишься ты на Розе. Ты знаешь, какие у нас дороги! Она переломает себе все ноги. Ты знаешь, какая у нас медицина! Ноги у нее так и останутся кривыми. А так на всем готовом!»
Мы с Титомировым снова вышли в тамбур. Метрах в пятидесяти от железнодорожного полотна в таежной чаще мелькал хвост черно-бурой лисы. Мысли Титомирова, видно, шли в совсем другом русле, потому что через минут десять он сказал мне:
– Что это ты в последнее время пристаешь к Аллочке? Тебе, что, одной мало?
У меня язык отнялся. Пользуясь статусом моего двойника, я неизбежно становился виноватым во всех его поступках.
– Ты эт, смотри, – продолжал Андрей, не дождавшись моего ответа, – а то ведь я могу и на дуэль вызвать.
– Изволь, – наконец выдавил я, поскольку предчувствие говорило мне, что я останусь жив и невредим.
– Стой, нам нужны секунданты, – он заглянул в купе и кивнул Малиновскому и Борису, те вышли; в глубине купе наш бригадир что-то сказал, но что, мы не слышали из-за грохота встречного состава.
– Я прошу вас, коллега, – обратился вполне официально Титомиров к Малиновскому, когда поезда разминулись, – быть моим секундантом.
– А что? что произошло? – спросил Борис.
– Он смертельно оскорбил меня, – все это, сказанное Андреем, относилось ко мне.