И вот в дверях ресторана показывается он: Питер Хант. В студенчестве Питер был звездой баскетбола, но и по сей день, когда переступает порог, все взгляды обращаются к нему. Вместо бобрика у него теперь длинные седые волосы, как у мультяшного дирижера. По дороге к столику он телепатически пожимает руки всем знакомым в зале, после чего встречается взглядом с безнадежно очарованным Лишь. Когда Питер садится, его бежевый вельветовый костюм тихонько урчит. За его спиной в зал вплывает бродвейская актриса в черных кружевах, по обе стороны от нее из клубов пара материализуются омары «термидор». Как любой дипломат на трудных переговорах, беседу о делах Питер откладывает на десерт, поэтому за ужином они обсуждают литературные новинки, которые Лишь на самом деле не читал. И только за кофе Питер говорит:
– Слышал, ты отправляешься в путешествие.
Да, говорит Лишь, в кругосветное.
– Хорошо, – говорит Питер и сигналит, чтобы принесли счет. – Развеешься. Надеюсь, ты не очень привязался к «Корморанту».
Лишь что-то бормочет, запинается и смолкает.
Питер:
– Потому что «Свифт» им не подходит. Поколдуй над ним, пока будешь в отъезде. Пусть новые места подадут свежие идеи.
– Что они предложили? Внести изменения?
– Никаких изменений, никакого предложения.
– Питер, меня что, кинули?
– Артур, с «Корморантом» не сложилось. Давай мыслить шире.
Под стулом Артура Лишь словно открылся люк.
– Слишком… велеречиво?
– Слишком щемяще. Слишком пронзительно. Прогулка по городу, день из жизни – знаю, писатели такие истории обожают. Но твой герой не вызывает сочувствия. Да о такой жизни, как у него, можно только мечтать.
– Слишком по-гейски?
– Используй эту поездку, Артур. Ты так хорошо передаешь атмосферу. Позвони, когда будешь в городе. – Питер обнимает его, и до Лишь запоздало доходит, что с ним прощаются; все закончилось; счет принесли и оплатили, пока он барахтался в темном, бездонном, скользком колодце плохих новостей. – И удачи завтра с Мандерном. Надеюсь, его агента там не будет. Та еще мегера.
Взмахнув седой гривой, Питер направляется к выходу. По пути целует актрисе руку. На этом любовь всей жизни Артура Лишь покидает его и идет очаровывать следующего писателя.
К своему немалому удивлению, в лилипутской ванной комнате Лишь обнаруживает великанскую ванну. Хотя уже десять вечера, он включает воду и, пока ванна наполняется, смотрит в окно: в двадцати кварталах от его отеля находится Эмпайр-стейт-билдинг, а в доме напротив – «Эмпайр-бистро», где, согласно картонной табличке, подают пастрами. Из другого окна, выходящего на Центральный парк, виднеется вывеска отеля «Нью-йоркер». Вы можете подумать, что над вами смеются, но это вовсе не так. Не смеются гостиницы Новой Англии с коваными флюгерами на башенках и пирамидами пушечных ядер при входе, которые называются либо «Ополченец», либо «Треуголка»; не смеются закусочные Мэна с буйками и клетями для ловли омаров, именуемые «Северо-восток»; не смеются увешанные испанским мхом рестораны Саванны; не смеются галантереи «Западный гризли» на западе; не смеются все заведения Флориды, в названии которых обыгрываются аллигаторы; не смеются калифорнийские бары, где подают сэндвичи в форме досок для серфинга; не смеются рестораны «Трамвай» в Сан-Франциско и гостиницы «Город туманов». Над вами никто не смеется. Все это на полном серьезе. Американцев считают беззаботными, но на самом деле они ко всему подходят чрезвычайно серьезно, особенно к местной культуре; они называют бары «салунами», а магазины – «лавками»; носят атрибутику спортивной команды из местной школы и славятся своими пирогами. Даже ньюйоркцы.
Возможно, смеется один только Артур Лишь. Вот он рассматривает свой гардероб: черные джинсы для Нью-Йорка, брюки хаки для Мексики, синий костюм для Италии, пуховик для Германии, светлый лен для Индии. Перебирает вещь за вещью, и каждый образ – насмешка над ним самим: Лишь-джентльмен, Лишь-писатель, Лишь-турист, Лишь-хипстер, Лишь-колонизатор. Где же Лишь настоящий? Юноша, который боится любви? Парень, которому не до шуток? Этот образ он не захватил. Четверть века прошло, и он уже не помнит, куда его задевал.
Он выключает воду и залезает в ванну. Кипяток-кипяток-кипяток! Вылезает красный по пояс и открывает кран с холодной водой. Водную гладь, в которой отражаются белые квадраты кафеля с черной полоской на каждом, заволакивает туман. Снова окунается; теперь вода почти не обжигает. Отражение кафеля подрагивает, и кажется, будто колышется его плоть.