– Просите все, чего вам недостает для работы, – говорит Рупали. – Вы наш первый писатель.
– Мне бы пригодился переносной стол, – рассуждает Лишь, которому совсем не хочется торчать в домике-наутилусе. – Еще мне нужен портной. Я порвал костюм в Марокко и нигде не могу найти свою иголку.
– Мы обо всем позаботимся. Пастор найдет вам хорошего портного.
Пастор.
– И конечно, тишина и покой. Это главное.
– Конечно-конечно-конечно, – вторит Рупали, так энергично качая головой, что ее золотые серьги болтаются из стороны в сторону.
Резиденция для писателей на холме близ Аравийского моря. Здесь он препарирует свой старый роман, вырвет с мясом лучшие куски, пришьет их к новому материалу, оживит все это искрой вдохновения, поднимет с операционного стола и отправит на суд «Корморант-паблишинг». В этом самом бунгало. Все вокруг так вдохновляет: внизу, между пальм и мангровых деревьев, петляет серо-зеленая река. На дальнем берегу стоит под солнцем черный бык с белыми носочками на задних ногах, блестящий и величавый, будто это и не бык вовсе, а заколдованный странник. Над джунглями курится молочный дым. Так вдохновляет. Тут ему вспоминаются (ошибочно) слова Роберта: «Для писателя единственная трагедия – это скука; все остальное – материал». Ничего подобного Роберт не говорил. Без скуки писатель пропадет; только когда ему скучно, он и пишет.
Лишь оглядывается по сторонам в поисках вдохновения, и его взгляд падает на порванный синий костюм. Надо бы поскорее отнести его к портному. Роман никуда не убежит.
Пастор – это миниатюрная загорелая копия Граучо Маркса[120] в сутане, застегивающейся на плече, как униформа кассира из забегаловки; дружелюбный малый, готовый, как и сказала Рупали, прибить ради Лишь свою подругу змею. Еще он обладает изобретательским даром, который бывает у взрослых только в детских книжках: в своем доме он наладил систему сбора дождевой воды с бамбуковыми водостоками и общим резервуаром, придумал, как получать газ из пищевых отходов, и провел его к себе в кухню. А еще у него есть трехлетняя дочь, которая бегает нагишом в ожерелье со стразами (а кто бы не бегал?). По-английски она умеет считать до четырнадцати – методично, как телега, ползущая в гору, – а потом вдруг у телеги отваливаются колеса: «Двадцать один! – вопит она в экзальтации. – Восемнадцать! Сорок три! Одвинадцать! Двенать!»
– Мистер Артур, вы писатель, – говорит пастор. Они стоят в саду у пасторского дома. – Я хочу, чтобы вы спрашивали себя: почему? Если что-то здесь кажется вам странным или глупым, спрашивайте себя: почему? Взять хотя бы мотоциклетные шлемы.
– Мотоциклетные шлемы?
– Как вы заметили, на дороге их носят все; таков закон. Но никто не застегивает. Да?
– Я еще мало где бывал…
– Никто не застегивает, но какой тогда прок? Если шлем не застегнут, он слетит. Глупо, да? Как это по-индийски, скажете вы, как это бессмысленно. Но спросите: почему?
– Почему? – не в силах устоять, спрашивает Лишь.
– На то есть причина. Дело вовсе не в глупости. Дело в том, что в застегнутом шлеме нельзя разговаривать по телефону. А дорога до дома у многих занимает по два-три часа. Вы, наверное, думаете: зачем разговаривать по телефону, если ты за рулем? Почему бы не остановиться у обочины? Глупо, да? Мистер Лишь. Взгляните на дорогу. Взгляните. – Вдоль раскрошенной асфальтированной дороги по камням и сорнякам гуськом пробираются индианки в ярких сари с золотой каймой, придерживая на головах сумки и бидоны. Пастор разводит руками: – Обочины просто не существует.
Когда он заглядывает в мастерскую, которую порекомендовал ему пастор, портной спит за швейной машинкой, а в воздухе стоит запах местного виски. Пока Лишь раздумывает, будить его или нет, прибегает черная с белым бродячая собака и облаивает их обоих. Встрепенувшись, портной машинально бросает в нее камень, и она исчезает. Почему? Заметив нашего протагониста, портной расплывается в улыбке. Свой небритый подбородок он объясняет, указывая на бороду Лишь: «Деньги заведутся, побреемся». Да, возможно, отвечает Лишь и показывает ему костюм. Портной машет рукой, мол, пустячное дело. «Приходите завтра в это же время», – говорит он и вместе со знаменитым костюмом скрывается в недрах мастерской. У Лишь сердце обливается кровью, но он берет себя в руки и идет дальше, вниз по склону холма. Минут пятнадцать он побродит по городу, а затем сразу же сядет за работу.
120
Один из братьев Маркс. Отличительные черты его образа – очки, черные нарисованные брови и усы.