– С чего бы ему выходить со мной на связь?
– Да так, просто. Занимайся своей книгой и жди моего приезда.
– Что-то случилось?
Карлос машет рукой на прощание, и вот уже Лишь стоит на лужайке и смотрит вслед величавому белому «амбассадору», который медленно заползает на склон, а потом скрывается за пальмами, и слышно только нескончаемое гудение.
Сквозь шум моря до него доносится голос портье:
– Мистер Лишь, часть ваших вещей уже тут. Мы отнесли их к вам в номер. – Но Лишь все смотрит на пальмы, раскачивающиеся на ветру.
Странно. Брошено как бы невзначай. Простой вопрос напоследок. Карлос даже не изменился в лице: глядел на раненого, стареющего, беспомощного Артура Лишь со своей обычной выжидающей улыбкой. Только все время вертел перстень с головой льва на пальце. А вдруг вся эта беседа была иллюзией, майей, химерой, а истинная цель Карлоса – в другом? Но в чем? Покачав головой, он берет у портье костыли и окидывает взглядом свою новую белую тюрьму. В манере его старого друга просквозило кое-что необычное – скрытый фрагмент на пластинке, который заметит лишь тот, кто слушал ее годами, – кое-что, в чем Карлоса Пелу никак не заподозришь: страх.
Для пятидесятилетнего мужчины нет ничего скучнее, чем лежать в постели, когда идешь на поправку, – разве что сидеть в церкви. Артур Лишь удобно расположился в номере «Раджа», на кровати с видом на море, подпорченным, правда, толстым москитным пологом наподобие шляпы пчеловода. Здесь хороший сервис, элегантно, прохладно и удушающе скучно. Как же ему не хватает мангуста! Рупали, прихожан с пикниками, музыкальных поединков религий, пастора и портного, и Элизабет, четырехполосной крысиной змеи; ему не хватает даже Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Здесь же интерес представляет один только портье, Винсент: застенчивый симпатяга, не догадывающийся о своих чарах, с глазами-топазами и гладко выбритым сужающимся к подбородку лицом, – который ежедневно навещает нашего больного, а тот потом молит Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа погасить его либидо; меньше всего ему сейчас нужен роман на костылях.
Недели тянутся в утомительном однообразии, но, оказывается, именно этого и недоставало, чтобы Лишь наконец начал писать.
Работа идет с поразительной легкостью. Это все равно что переливать воду из прохудившегося ведра в новое и блестящее. Он просто берет все самые мрачные сцены в книге – скажем, хозяин лавки умирает от рака – и выворачивает их наизнанку: из жалости к лавочнику Свифт принимает от него семь пахучих головок сыра и вынужден таскать их с собой до конца главы, пока они не протухнут. В жуткую сцену, где Свифт выкладывает дорожку из кокаина в туалете отеля, он добавляет сушилку для рук, и… вжух! Вихрь возмущения! Всего-то и нужно было, что окатить героя помоями, расставить открытые люки, подкинуть банановую кожуру. «Мы неудачники?» – спрашивает Свифт у партнера после испорченного отпуска, и автор злорадно выводит ответ: «Это еще мягко сказано, малыш». С наслаждением садиста он скальпирует каждое унижение, обнажая его комическую изнанку. Вот потеха! Вот бы так и в жизни!
Каждое утро он просыпается на заре, когда море уже играет светлыми красками, а солнце еще не выбралось из постели, и вновь заносит над своим протагонистом авторский хлыст. И постепенно в книге проступает какая-то сладостная тоска. Она преображается, становится добрее. А Лишь, как покаявшийся грешник, снова проникается любовью к своему ремеслу. Однажды утром он целый час наблюдает за птицами в серой дымке горизонта, подперев подбородок рукой, а после наш всемилостивый бог дарует своему герою краткий миг блаженства.
Как-то раз к нему заходит Винсент: «Извините, как ваша нога?» Лишь сообщает, что уже ходит без костылей. «Хорошо, – говорит Винсент. – Тогда, пожалуйста, собирайтесь. Для вас организовали незабываемое развлечение». Лишь кокетливо интересуется, куда это Винсент его повезет. Может, ему наконец покажут Индию? Но нет; залившись краской, юноша отвечает: «К сожалению, я не повезу». Когда отель откроется, добавляет он, это незабываемое развлечение будут предлагать всем постояльцам. Жужжание за окном; под управлением двух подростков с отрешенными лицами к причалу пристает моторная лодка. Винсент помогает Лишь доковылять до причала и сесть в качающуюся посудину. С тигриным рыком заводится мотор.
Поездка длится полчаса, и за это время Лишь успевает насмотреться, как прыгают в волнах дельфины, как скользят по воде, будто камушки, летучие рыбы, как развеваются гривы медуз. Ему на память приходит детский поход в океанариум, где он любовался морской черепахой, которая плавала брассом, как чья-то эксцентричная тетка, а потом увидел медузу – пульсирующее чудовище без мозга в неглиже из розовой пены – и, глотая слезы, подумал: «Мы не заодно» [125]. Наконец лодка подходит к острову с белым песком, где растут две кокосовые пальмы и мелкие фиолетовые цветы. Величиной он с небольшой квартал. Осторожно сойдя на берег, Лишь укрывается в тени. В темнеющих водах резвятся дельфины. Под луной прочертил полоску самолет. Стоит ему подумать, что он оказался в раю, как лодка отчаливает. Изгнанник. Быть может, это прощальная пакость Карлоса? Заточить его в номере на несколько недель, а потом, когда ему останется дописать всего одну главу, бросить на необитаемом острове? Судьба персонажа из карикатуры «Нью-Йоркера». Лишь взывает к заходящему солнцу: он отказался от Фредди! Отказался добровольно, даже не поехал на свадьбу. Он достаточно настрадался, и все в одиночку; хромой калека, всеми покинутый и без волшебного костюма. Он утратил все, наш гомосексуальный Иов. Он падает на колени в песок.
125
Оммаж американскому писателю Уильяму Киттреджу, автору сборника рассказов «Мы не заодно» (1984). Э. Ш. Грир посещал его курс по писательскому мастерству в университете Монтаны.