— Элизабет… — он с усилием открыл глаза.
— Не говорите так много, вам вредно.
— Вы что, уходите? — с беспокойством спросил он, увидев, что она встала.
— Я принесу что-нибудь поесть.
— Где Вилли?
— Я оставила его в Нантакете. Мне пришлось попросить миссис Чэдуик побыть с ним.
Вспомнив о смерти капитана Робинсона, Тэвис подумал, что ей должно быть сейчас особенно одиноко без сына.
— Простите меня!
— А вы меня. Я виновата во многом. А теперь постарайтесь заснуть.
Дом тети Фиби находился неподалеку от госпиталя, и Элизабет решила ненадолго съездить туда, чтобы принять ванну и перекусить. Войдя в прихожую, Элизабет подумала о том, что старый дом с достоинством выдерживает испытание временем, не теряя своего старомодного изящества. В гостиной Элизабет остановилась, чувствуя давно забытый запах, чуть отдающий затхлостью, и представляя себе, как тебя Фиби сидит в своей качалке, гладя по очереди Робина и Тука.
— Это вы, миссис Маккинон?
Голос заставил ее вздрогнуть, и, сбросив с себя оцепенение, Элизабет стала вытаскивать булавки из шляпки.
— Я, миссис Уилоуби.
— Бедняжка, вы так устали! — восклицала добрая женщина, появляясь в дверях. — Хотите, чтобы я нагрела воды для ванной?
— Да, и, если можно, погорячей. Почему-то когда я провожу целый день в госпитале, мне начинает казаться, что я очень грязная.
— Я накрыла для вас стол в столовой. Вы можете поесть, пока я грею воду, а потом сразу ляжете спать.
— Я не останусь на ночь. Буду ночевать в госпитале.
— Вам надо выспаться дома. — Миссис Уилоуби участливо посмотрела на нее.
— Я должна вернуться.
— Долго вы так не протянете. Вы, конечно, еще молодая, но, если не будете спать, свалитесь. Попомните мое слово.
— Вы правы, миссис Уилоуби. Но мой муж сегодня пришел в сознание и начал разговаривать. Сегодняшнюю ночь я непременно должна провести возле него. А завтра буду спать дома. Обещаю.
Поужинав и приняв ванну, Элизабет почувствовала себя бодрее и вернулась в госпиталь. Когда она вошла в комнату, Тэвис еще спал. Сняв перчатки, она включила лампу на столике и коснулась его лба, который показался ей горячим. Однако она не стала придавать этому значения, так как на улице было прохладно, а по дороге она немного замерзла.
Стоя возле кровати, она в который раз подумала о том, как похож на отца Вилли. Сколько раз, держа на руках сына, думала она о муже! Как давно любит она этого человека! Грустно улыбаясь, вспоминала она о том, как ребенком считала, что Господь обещал его ей в мужья, просто потому что над ним была радуга, когда она впервые его увидела. Вероятно, что-то вышло не так: он был обещан, но не принадлежал ей, был тоже потерян, как мать и отец, сестры, тетя Фиби, дедушка и даже Бекки. Возможно, ей пришлось заплатить столь высокую цену за то, что у нее есть Вилли.
Тэвис сделал попытку повернуться на бок, но застонал и снова лег на спину. Элизабет снова дотронулась до его лба, боясь, что опасения доктора Кэрвера подтвердятся.
— Он выздоровеет? — спросила она, после того как операция закончилась.
— Перелом сложный, осколочный, задеты мышцы, — глядя на нее поверх очков, обстоятельно объяснял доктор, — в рану попала грязь, занозы и прочистить ее было очень сложно.
— А как теперь?
— Существует опасность инфекции, заражения, возможна гангрена.
Когда Элизабет услышала страшное слово, ей чуть не сделалось дурно, но доктор Кэрвер продолжал:
— В Глазго работает доктор Джозеф Листер, крупный специалист, который полагает, что переломы костей, не повлекшие за собой повреждения тканей, срастаются без осложнений. В случаях же, как у нашего пациента, велика вероятность гнойного воспаления. Мы знаем, что угроза есть, но не знаем, как предотвратить ее. В воздухе обитают невидимые тела, то, что Листер называет заразной пылью, и мы пока плохо знаем, как бороться с этим явлением. Но поверьте, миссис Маккинон, все, что зависит от нас, мы сделаем.
Налив в тазик воды, Элизабет намочила полотенце и положила его на лоб Тэвису. Через час у него началась лихорадка. Он горел как в огне, его била до того сильная дрожь, что она испугалась. Сев рядом, Элизабет склонилась над ним и крепко обняла, пытаясь снять озноб.
— Только не сдавайся, — прошептала она, а потом стала рассказывать, что скоро они будут гулять по берегу с Вилли, и вообще делать многое, ради чего стоит жить. Ей вдруг пришло в голову, что в те годы, когда она ничего не знала о нем, она не представляла себе, что он может умереть. 3арывшись ему в шею, она объясняла, как много он для нее значит, и угрожала не простить, если он умрет.
— Я не отпущу тебя, ты не уйдешь так легко, Тэвис Маккинон. Ты задолжал мне, как следует задолжал, и я получу свое. Я не отпущу тебя, слышишь? Не отпущу!
Элизабет не знала, сколько времени она просидела возле него, но когда он затих, почувствовала, что левая рука у нее совсем онемела. Кряхтя как старуха, она с усилием выпрямила спину. Она еще долго наблюдала за ним, чувствуя, что что-то изменилось между ними и в ней самой, и решила, что ее не устраивает такая перемена теперь, когда она научилась мириться с пустотой.
"Только бы мне не полюбить его снова", — думала она, понимая, сколь тщетны были все ее попытки убедить себя, что он больше ей не нужен и что она и не переставала любить его.
Отогнав глупые мысли, неуместные возле постели больного, а, возможно, и умирающего, Элизабет до утра не отходила от него, смачивая каждые пятнадцать минут полотенце у него на лбу прохладной водой. Однако, несмотря на все ее усилия, доктор Кэрвер сказал утром, что состояние Тэвиса ухудшилось.
Лихорадка продолжалась три дня, в бреду он произносил названия частей корабля и давал инструкции рабочим. Правда, однажды Элизабет показалось, что он упомянул и ее имя. Он ничего не ел, и она сказала об этом доктору.
— Я последователь Грейвза, — ответил Кэрвер, — и верю в то, что лихорадку надо кормить. Заставляйте его есть, миссис Маккинон.
Элизабет послушалась совета, и, как только Тэвис открывал рот, она подносила ложку и заставляла его сделать глоток. И лихорадка сдалась.
Сидя с вязанием в руках, она вдруг услышала:
— Мне показалось, что вы ангел.
Вздрогнув, она подняла голову и увидела, что глаза у него открыты и взор ясен. Слезы ручьем потекли по ее щекам. Она плакала так, словно хотела выплакать накопившиеся за всю жизнь горести.
— Я назвал вас ангелом, а вы расплакались, — огорчился Тэвис. — Я никогда вас не понимал и, судя по всему, не пойму. Но это и не важно. Вы нужны мне, и этого достаточно.
Ничего не ответив, Элизабет выбежала из комнаты, так как его слова задели ее за больное. Через полчаса, умывшись, она вернулась и снова взялась за вязанье, как будто ничего не произошло.
На следующий день, когда она стала кормить его, он неожиданно сказал:
— Все. Больше не буду. Я сыт.
Помня совет доктора Кэрвера, она поднесла к его рту еще одну ложку. Тэвис увернулся, проворчав что-то насчет того, что ей доставляет удовольствие мучить его. И снова она вспомнила мудрого доктора, утверждавшего, что капризы больного — хороший признак.
Через два дня она забрала его из госпиталя и перевезла в дом тети Фиби. Три недели прошло после несчастного случая, три недели, как не стало деда.
Поначалу дома все шло гладко. Тэвис был по-прежнему прикован к постели и слаб. Но постепенно силы возвращались к нему, и доктор Кэрвер разрешил ему понемногу ходить на костылях. Вот тут-то и начались неприятности. Одно дело — Тэвис беспомощный и неподвижный, другое — передвигающийся по дому. Днем, пока миссис Уилоуби находилась у них, было еще терпимо, но после обеда она уходила, и тут начиналось самое трудное.
Тэвис никак не желал рано ложиться спать, а когда Элизабет говорила, что устала и хочет отдохнуть, требовал, чтобы она оставалась с ним.
Как-то раз, отпустив миссис Уилоуби, Элизабет пришла в музыкальную комнату, где он сидел, положив на стул больную ногу. Весь день он ужасно капризничал и раздражался, и Элизабет боялась, что выйдет в конце концов из терпения.