Если бы не дед, Лиззи навряд ли пошла в школу. Эйса Робинсон не просто любил математику, он ее страстно обожал. Неудивительно, что внучка, проводившая теперь большую часть времени с дедом, пристрастилась к цифрам. В одиннадцать лет она высчитывала даты для морского календаря и исправляла навигационные инструменты для капитанов китобойных судов. Одним из первых подарков деда стал телескоп, и Лиззи провела бесконечное множество вечеров, приникнув к установленному на башне маяка прибору.
Когда девочке исполнилось тринадцать, ей наконец разрешили пойти в настоящую школу, где учителя признали у нее незаурядные способности к математике и естественным наукам. Ей, правда, очень не хватало теперь тех долгих часов, что она проводила с дедом. По субботам и воскресеньям она обязательно приходила на маяк, и, как прежде, слушала истории про китов, про места, где побывал Эйса, и про то, что он там видел. Холодными зимними вечерами Лиззи, устроившись напротив старика, вслушивалась в ровное звучание его голоса и наблюдала за тем, как он плетет сети, делает безделушки из ракушек или режет по кости. Дед научил ее морскому делу, научил любить море, но, самое главное — он научил ее верить в себя, надеяться. "Родившись женщиной, надо уметь выстоять в штормовую погоду", — любил повторять Эйса.
В жизни у людей бывают разные удачи, Лиззи повезло с дедом, и она это ценила. Когда они шли вдвоем по главной улице, прохожие оборачивались и улыбались им вслед. Сгорбленный, с походкой враскачку, старый моряк крепко сжимал в своей загрубевшей руке маленькую ладошку беленькой кудрявой девочки, глядевшей на него с восторгом.
Иногда на маяк Лиззи подвозил Джетро Ньютон, снабжавший Эйсу всем необходимым для работы. В плохую погоду, когда приходилось зажигать сигнал предупреждения, Эйса не ложился спать и допоздна читал Лиззи отрывки из дневника своих путешествий или из любимых книг. Однажды, после того как они закончили чистить большой маяк, он прочитал ей строки Мильтона о радуге.
Вполне естественно, что Лиззи, перебив его, спросила, как получается радуга, и почему она видна только после дождя.
Дед закрыл книгу и, раскурив трубку, принялся терпеливо объяснять.
— Это завет Господень. Господь поклялся, что не станет больше разрушать землю с помощью дождя, как он поступил во времена Ноя. Когда видишь цветную дугу, Лиззи, надо всегда об этом помнить. Радуга — знак обещания и надежды, и у всего на свете есть своя радуга, свой луч надежды.
С тех пор радуга обрела для нее новый смысл. Через несколько месяцев, идя с дедом вдоль причала, Лиззи увидела, как по корабельному трапу спускается красивый темноволосый мужчина. Над его головой сияла радуга, и она сразу поняла, что это неспроста. Он смеялся, сходя на землю, но почему-то, увидев Лиззи, замолчал и остановился, разглядывая ее своими живыми серо-голубыми глазами. Лиззи тоже остановилась.
— Эй, ты чего там застрял, Тэвис, — окликнул его брат Николас.
— Что? — переспросил Тэвис, оглядываясь. — Да нет, ничего, вон там девочка… она мне кого-то напомнила.
Это мгновенье навсегда осталось в памяти Лиззи. Радуга была знаком Господнего обещания, как и говорил дед. Всем пылом своего юного сердца ощутила Лиззи, что этот красавец обещан ей. Она только не предполагала, насколько трудно будет убедить в этом самого Тэвиса Маккинона. "Упрям и недоверчив, как Авраам", — часто повторяла Лиззи.
Время шло, и обитатели Нантакета перестали обращать внимание на то, как Лиззи назойливо преследует Тэвиса Маккинона. Молодые люди беззлобно поддразнивали ее: "Давай, давай, Лиззи! Он в конце концов женится на тебе, чтобы отвязаться", или: "Не отставай, Лиззи, остров маленький, далеко ему не убежать". Затем неизменно следовал взрыв смеха, а девочка, гордо расправив плечи, шла своей дорогой, успокаивая себя, что здешней деревенщине просто неведомо, что такое истинное чувство. И все же досада не оставляла ее.
— О-ой, ну когда же я наконец вырасту? — жалобно спрашивала она у деда после очередной неприятности.
— Ты должна потерпеть, — мудро советовал Эйса, — бессмысленно роптать на время, ветер или море. Судьба есть судьба, и, что предначертано, придет в назначенный час. — Он погладил ее по руке. — А эти бездельники-мальчишки умерли бы от скуки, если бы не дразнили тебя. Не вешай носа, ты скоро станешь взрослой, ждать осталось недолго.
Следуя за Питерби по скрипучим ступеням старой лестницы, Лиззи думала, что взрослой-то она станет, хотя не так скоро, как хотелось бы, а привыкнуть к этому дому ей наверняка не удастся.
— Вот ваша комната, мисс, — проскрипел Питерби, открывая высокую дверь угловой комнаты, сияющей множеством окон.
Лиззи вошла в спальню, которую выбрала для нее тетушка. Новые впечатления хотя бы немного отвлекали от воспоминаний о родных, заставлявших ее чувствовать ужасно несчастной и покинутой.
— Если вам что-нибудь понадобится, мисс, позвоните, и я или миссис Поттер, экономка, сразу же придем, — с этими словами Питерби закрыл за собой дверь.
Оглядев свои новые владенья, Лиззи заметила, что ее багаж уже принесли. Комната ей понравилась. Изящная кровать под светлым пологом, ореховый письменный столик у окна, рядом мягкий, с пестрой обивкой диван. У противоположной стены — туалетный столик с зеркалом, накрытый белой с розовым салфеткой.
При других обстоятельствах Лиззи сочла бы эту комнату очень уютной. Но сейчас ей оставалось только повторять: "Не нравится мне эта комната, не нравится Бостон, а больше всего не нравится тетя Фиби… со своими котами". Она прилегла на кровать. Родной отец решил избавиться от нее, но почему он не отправил ее жить на маяк, к деду? Мысли Лиззи перенеслись в тот день, когда она последний раз была у него.
Капитан Робинсон занимал домик смотрителя маяка у самого входа в Нантакетскую гавань. Войдя в калитку, Лиззи пошла по скользкому настилу, который затопляло во время прилива. Отсюда была видна башня, на которой уже горел сигнальный огонь, предупреждавший корабли об опасных песчаных перекатах.
Было уже почти совсем темно, когда она вошла в дом со словами: "Я знаю, я точно знаю".
Эйса Робинсон сидел за столом, вырезая узор на китовой кости при свете масляной лампы. Подняв на нее глаза, в которых искрился смех, он спросил, стараясь оставаться серьезным: "Что же это ты знаешь, интересно?" Лиззи подбросила полено в огонь и принялась кружиться по комнате. Неожиданно резко остановившись, она выпалила: "Ох, дед, я знаю, я точно знаю, что выйду за Тэвиса Маккинона. Я знаю, потому что верю, а если веришь, то сбывается даже то, что не может сбыться, правда?" — "Конечно, — согласился Эйса Робинсон. — Верить все равно что идти под солнцем во время дождя". Сбросив накидку, Лиззи подскочила к деду и обняла его за шею. "Ох, дед, ты понял, я тебя так за это люблю".
Больно было думать о том, что ее оторвали от единственного в мире человека, которому не надо было ничего объяснять. Горячие слезы покатились по щекам, и в свою первую ночь в Бостоне Лиззи плакала, пока не уснула.
5
Дом, где жила теперь Лиззи с тетей Фиби, был трехэтажный, каменный, с островерхой мансардой, выступавшей над Бикон-стрит. Кованая решетка с замысловатым персидским узором огораживала сад и двор. В доме и на прилегающей к нему территории поддерживался идеальный порядок, как и во всем, что имело отношение к тете Фиби. Богатство не било в глаза, но было заметно во всем, что окружало теперь Лиззи, напоминая о происхождении, положении в обществе, деньгах.
На первом этаже располагались столовая, большая гостиная, малая гостиная, библиотека и кухня. В сумрачной темной столовой, отделанной дубовыми панелями, стоял длинный стол красного дерева, окруженный двенадцатью стульями с высокими спинками. Над каминной полкой, украшенной резными львиными головами, херувимами и листьями аканта, спускавшимися к очагу, бросалась в глаза гуашь с изображением женевского озера, привезенная тетей Фиби из Швейцарии, где она провела медовый месяц.