К телефону подошла женщина.
— Алло, — сказал я. — Это миссис Макниколл?
— Да, это я. Можно узнать, кто говорит? — Я заметил где-то глубоко запрятанный австрийский акцент.
— Это Майкл Холм.
— Ах да, да. Понимаю. Подождите, я сейчас позову мужа.
Ее самоуверенность пропала, в голосе послышалась паника.
Через несколько секунд доктор Макниколл взял трубку. В его тоне не было враждебности, но он производил впечатление человека, желающего побыстрее выбраться из застрявшего лифта.
— Здравствуйте, Майкл. Я полагаю, это про Джулию. Я пересылал ваши письма, но ведь это ее решение — отвечать или не отвечать.
— Как она сдала экзамены? — Мария уже сказала мне, что довольно хорошо, но я цеплялся хоть за что-то, чтоб продолжить разговор.
— Она закончила.
— Она ведь в порядке, правда?
— Да, в порядке, — ответил он с нажимом.
— Вы скажете ей, что я звонил? Пожалуйста.
Пауза, затем, как милостыню, поданную против желания:
— Да.
— Где она сейчас? Она там, ну то есть она с вами в Оксфорде?
— О господи, Майкл, вы еще недостаточно ее ранили? — Вежливость отказала доктору Макниколлу, и он повесил трубку.
Я тоже повесил трубку, пронзенный печалью, зная, что надежды нет.
1.12
Мое первое занятие сегодня — урок взаимной тоски с двенадцатилетним мальчиком, который гораздо охотнее играл бы на гитаре. Когда он уходит, я пробую сесть за работу для квартета. Я смотрю на ноты нашей следующей репетиции, но не могу сосредоточиться. Вместо этого ставлю диск с бетховенским трио до минор, тем самым, к которому Карл Шелль прицепился столько лет назад.
Какие чудесные вещи — эти его первые, им самим пронумерованные произведения, три трио, которые говорят миру: да, я готов стать известным благодаря им. И самое яркое из них: опус 1 номер 3. Карл, конечно, был со мной не согласен; он считал, что оно самое слабое из трех.
У Джулии оно было самым любимым из всех трио Бетховена. Она особенно любила минорные вариации второй части, несмотря на то что виолончель и скрипка своей спокойной меланхолией будто затмевали ее собственную значимость. Всякий раз, когда она слышала его, или играла, или даже просто читала ноты, она медленно покачивала головой. И она любила скромную концовку всего произведения.
Хотя я и часто его слушал, я его не играл последние десять лет ни разу. В случайно собиравшихся трио, в которых я участвовал, всякий раз, когда его предлагали к исполнению, я находил предлог, чтобы его не играть, иногда говоря, что оно меня не интересует. А в записях я так и не нашел ни одной, которая бы мне напомнила ее игру, хотя некоторые и были мне по сердцу.
Но что напоминало мне, как она играла? Иногда фраза или две на концерте, иногда чуть больше, но никогда ничего достаточно длинного. Сказать, что она играла естественно, органично — не сказать ничего: в конце концов, каждый играет соответственно своей натуре. Удивление, интенсивность, глубина — нет смысла пытаться выразить то, что она выражала. Я так же бессилен описать красоту ее игры, как и объяснить, что я почувствовал, когда ее встретил. Последние несколько лет иногда, включая радио, я был уверен, что слышу игру Джулии. Но некий поворот фразы меня переубеждал; и даже если у меня оставались надежда или сомнение, имена исполнителей, объявленные в конце, возвращали меня на землю.
В прошлом году я услышал Баха, из всех возможных мест это было в такси. Я редко езжу в такси, в такси редко играет музыка, и музыка, которая звучит в такси, редко бывает классической. Я почти доехал до студии, когда водитель решил переключиться на «Радио-3». Это был конец прелюдии и начало фуги: до минор, удивительным образом. Это Джулия, сказал я себе. Это Джулия. Все говорило за нее. Мы приехали, водитель выключил радио; я заплатил и побежал. Я опаздывал на запись и знал, что наверняка ошибаюсь.
1.13
Звонит Виржини, чтобы отменить урок. Когда она договаривалась о дне, она не посмотрела в календарь. Сейчас она поняла, что у нее две встречи одновременно. Подруга только что приехала из Парижа, и подруга не поймет, а я пойму, ну и вообще, она сначала договорилась с ней, поэтому не буду ли я сильно возражать?
— Что за подруга? — спрашиваю я.
— Шанталь. Я тебе рассказывала про нее, нет? Сестра Жана-Мари.
Жан-Мари — предпоследний бойфренд Виржини.
— О’кей, Виржини.
— Так на какой день мы должны назначить?
— Я сейчас не могу это обсуждать.