— Я так и не простила Мэгги Райс, — говорит тетя Джоан, смотря телевизор.
— Ты про что, тетя Джоан?
— Мэгги Райс. Я так ее и не простила.
— За что ты ее не простила?
— Она поставила мне подножку во время соревнований на Троицын день.
— Да ну!
— Это, мол, из-за того, что я дважды уже выигрывала. Я с ней с тех пор не разговариваю.
— Сколько тебе было лет? — спрашиваю я.
— Мне было семь.
— О.
— Не забыла и не простила, — говорит тетя Джоан с удовлетворением.
— Что с ней потом стало? — спрашиваю я.
— Я не знаю. Я не знаю. Может, она давно умерла. Довольно милая была девочка, на самом деле.
— Правда? — спрашиваю я и начинаю засыпать.
Тетя Джоан смотрит на отца, который задремал с улыбкой на лице.
— У ее отца был магазин на Дрейк-стрит, — продолжает тетя. — Но Дрейк-стрит тоже нет — убита торговым центром. Чампнесс-Холл и тот продали.
— Пойду прогуляюсь, — говорю я. — Пожалуй, речь королевы в этом году пропущу.
— А, ну хорошо, — соглашается тетя Джоан, к моему удивлению.
— Может, зайду к миссис Формби, отнесу ей немного твоего рождественского пудинга.
— Ее муж был в Совете, — говорит мой отец, не открывая глаз.
— Я вернусь через час-два.
2.11
Миссис Формби радостно смеется, увидев меня. Она довольно богатая, очень уродливая женщина, с лошадиными зубами, в очках с толстыми стеклами. Ее муж, умерший какое-то время назад, тоже был уродлив, но я мало с ним виделся, когда был ребенком. Я считал их замечательно экзотической парой. В юности он был — кто бы мог подумать — чемпионом по катанию на роликовых коньках, а она — скрипачкой в оркестре. Однако было трудно представить их молодыми, настолько старыми они казались мне уже тогда. Формби жили в большом каменном доме с большим садом, полным великолепных цветов, довольно близко от нашего района с булыжными мостовыми, домиками ленточной застройки и магазинами. Как они встретились, откуда было их благополучие, а также чем ее муж был занят в Совете, я так и не знаю.
— Здравствуй, Майкл, как я рада тебя видеть. Я думала, что ты придешь завтра вывезти меня на прогулку.
— Сегодня я пешком. Просто гуляю после ланча.
— А это что? Это мне?
— Кусок рождественского пудинга моей тети. Готовишь недели, а наслаждаешься несколько секунд. Прямо как музыка.
У четы Формби не было своих детей. А у меня, единственного ребенка, не было компании дома. Миссис Формби полюбила меня и настаивала, чтобы я ходил с ней на самые разные мероприятия, которые моя семья не посещала. Именно она, а не ее муж, научила меня кататься на роликовых коньках, и она повезла меня в Бельвю23 слушать великого «Мессию»24, когда мне было всего девять лет.
— Ты знаком с моим племянником и его семьей? Почему бы тебе не выпить стаканчик с нами? Мы только что кончили обедать. Правда, наш пудинг был из «Маркса и Спенсера».
— Пожалуй, я пойду дальше, миссис Формби.
— О нет-нет-нет, Майкл, заходи.
Племянник — лысый, цветущий человек лет пятидесяти, дипломированный геодезист из Чешира, — встречает меня словами: «О да, скрипач». Он смотрит на меня оценивающе и несколько неодобрительно. Его жена, сильно моложе, занята тремя девочками, которые дерут друг друга за волосы, хнычут и ссорятся, споря, какую программу смотреть.
Дав мне бокал вина, миссис Формби усаживается в удобное кресло и спокойно сидит, несмотря на шум. Я выпиваю вино настолько быстро, насколько позволяет вежливость, и покидаю дом.
Я недалеко от моего старого района. Машин почти нет. Ноги ведут меня на парковку, где была наша лавка. Парковка должна быть сегодня пустой. Но в последний момент что-то останавливает меня, и я стою не двигаясь, неуверенный в своей цели, боясь беспокойных мыслей.
Вдруг в моей голове возникает необычайно прекрасный звук. Мне девять лет. Я сижу между мистером и миссис Формби в состоянии предвкушения. Люди вокруг болтают и шуршат программками. На цирковую арену выходят не слоны и львы, но группа мужчин и женщин, несущих удивительные инструменты, блестящие и сверкающие. Маленький хрупкий человек входит под аплодисменты, каких я никогда раньше не слышал, и наступает странная абсолютная тишина.
Он опускает палочку — и сильный, дивный шум заполняет мир. Больше всего на свете я хочу быть частью этого шума.