— Да ладно, Пирс, он безобидный, — сказал Билли. — Ну да, мне жаль наших хозяев.
— Лучше подумай о себе. Сомневаюсь, что нас еще сюда пригласят.
— Ну уж, Пирс, — запротестовала Эллен.
— Что ты во всем этом понимаешь? — взорвался Пирс, поворачиваясь к Эллен с переднего сиденья и пронизывая ее испепеляющим взглядом. — Это ведь я должен буду объясняться с Эрикой и просить ее уладить конфликт. Нельзя сказать, чтобы она хорошо это делала. А если он появится на нашем следующем концерте?
Эллен, похоже, содрогнулась от этой мысли. Я успокаивающе приобнял ее. Почему-то Пирс разозлился еще больше, увидев, как расстроена Эллен.
— Если я его увижу в зале в Лидсе, — сказала она, — я просто не буду играть. Нет, не убирай руку, Майкл. — Она вздохнула. — Я так устала сегодня. Вот вам вопрос: как получить миллион фунтов, если играешь в струнном квартете?
— Начать с десяти миллионов? — сказал Билли.
— Билли, ты жульничаешь, ты уже слышал это раньше, — отозвалась Эллен.
— Унаследовать от тетушки, — пробормотал Пирс, не глядя на Эллен.
Эллен ничего не сказала, но я почувствовал, как напряглись ее плечи.
— Пирс, — сказал я. — Ну хватит уже.
— Дать тебе совет, Майкл? — ответил Пирс. — Не лезь в чужие семейные дела.
— О Пирс, — произнесла Эллен.
— О Пирс! О Пирс! О Пирс! Достало. Выпустите меня. Я прогуляюсь до отеля.
— Но мы уже приехали, — заметил Билли. — Смотри — вот он.
Пирс рыкнул и умолк.
2.20
Февральский вечер. Семь часов тридцать минут. Прозрачный свод над публикой темен. По дороге к нашим стульям глазами я нахожу в зале Виржини. За нами молочно-золотая вогнутая стена, над нами купол, окруженный красивым причудливым рельефом. Мы садимся. Затихают аплодисменты. Мы настраиваемся в последний раз и готовы играть. Пирс поднимает смычок, чтобы сыграть первую ноту. И тут Билли очень громко чихает. Он часто чихает на сцене, к счастью не во время исполнения. По зрительному залу проносится легкая волна доброжелательного веселья. Мы смотрим на Билли, он сильно покраснел и ищет носовой платок в кармане. Пирс ждет несколько секунд, убеждается, что мы готовы, улыбается Билли, опускает смычок, и мы начинаем.
Зимний вечер в «Уигмор-холле», храме камерной музыки. Последний месяц мы интенсивно готовились к этому концерту. Программа проста — три классических квартета: Гайдн, опус 20 номер 6, ля мажор, мой любимый квартет; потом первый из шести квартетов Моцарта, посвященных Гайдну, — соль-мажорный; и наконец, после антракта, бетховенская гонка-марафон, неземной, шутливый, безостановочный, чудесный, выматывающий квартет до-диез минор, который он сочинил за год до смерти и который, так же как в свое время ноты «Мессии» утешили и усладили Бетховена на его смертном ложе, утешил и усладил Шуберта, когда он умирал в том же городе годом позже.
Волны звуков окружают нас по мере того, как мы их создаем: умирая, воскресая, ныряя в пике́, воспаряя. Мы с Эллен в сердце квартета, Пирс и Билли по бокам. Наши глаза смотрят в ноты, мы почти не глядим друг на друга, но отвечаем друг другу так, как если бы нами дирижировал сам Гайдн. Мы составляем странное целое, перестаем быть самими собой, но становимся «Маджоре», состоящим из таких разных частей: стульев, пюпитров, нот, смычков, инструментов, музыкантов — сидящих, двигающихся, резонирующих, — чтобы произвести вибрации, будящие мозг через внутреннее ухо, несущие радость, любовь, печаль, красоту. Над нами на потолке странная фигура обнаженного человека, окруженного терниями и тянущегося к свету, перед нами пятьсот сорок едва различимых существ, нацеленных на пятьсот сорок разных сочетаний чувств, смыслов и эмоций и — через нас — на дух человека, записавшего нечто в 1772 году заточенным птичьим пером.
В Гайдне я люблю все части. Этот квартет я могу слушать в любом настроении, могу играть в любом настроении. Непосредственная радость аллегро; восхитительное адажио, в котором моим небольшим пассажам отвечает лирическое пение Пирса; менуэт и контрастирующее с ним трио, каждый раздел сам как микрокосмос, и тем не менее оба умудряются звучать незавершенно; и мелодичная, непретенциозная, отличная от всего остального фуга — все меня очаровывает. Но часть, которую я люблю больше всего, — та, в которой я вообще не играю. Это Трио — настоящее трио33. Пирс, Эллен и Билли скользят и зависают на своих нижних струнах, тогда как я отдыхаю — интенсивно, сосредоточенно. Мой Тонони молчит. Смычок лежит у меня на коленях. Мои глаза закрыты. Я здесь и не здесь. Бодрствующий сон? Полет до конца галактики и, может, на пару миллиардов световых лет вглубь? Отдохновение, хотя и короткое, от моих слишком здешних коллег? Серьезно, глубоко, мелодия развивается, и вот менуэт начинается заново. Но я должен вступить, думаю я беспокойно. Это менуэт. Я должен присоединиться к остальным, я снова должен играть. И странным образом я слышу, что играю. И да: скрипка под подбородком и смычок в руке — я играю.