— Опус один номер три. До-минорное.
— Да, да, да, да, — говорит Карл, спровоцированный моим упоминанием тональности. — Почему?
— Почему?
— Да, почему?
— Потому, что наша виолончелистка его любит.
— Почему? Почему? — Карл выглядит полубезумным.
— Потому, что ей это кажется потрясающим и волнующим.
Карл Шелль пристально смотрит на меня, будто решая, какой из моих шейных позвонков легче переломить. Он отворачивается. Я был одним из его любимых учеников. Мы ненадолго пересеклись в Манчестере во время мастер-класса в мой последний год в Королевском Северном колледже музыки, и именно он предложил, к моему радостному изумлению, чтобы я поехал учиться к нему в Вену студентом-вольнослушателем. Он думал, что я способен — и что я этого хочу — к сольной карьере. Теперь, когда я стал его студентом, наверное, он во мне разочаровался.
— Вы слишком много времени тратите на камерную музыку, — говорит он, — у вас может быть лучшая карьера.
— Возможно, — говорю я, беспокоясь о том, какую именно карьеру он полагает «лучшей», но не возражаю.
— Я должен вами руководить. Вы ведь здесь для этого? Вы очень своенравны. Даже слишком.
Голос Карла временно добр. Я ничего не говорю. Он мурлычет фразу из «Крейцеровой», протягивает руку к факсимильной рукописи, смотрит на нее несколько минут, но не отступает:
— Значит, до понедельника.
* * *
Мой чай перестоял: он горький, но его еще можно пить. Я включаю телевизор и возвращаюсь в настоящее. Четыре толстеньких гуманоидных создания — красное, желтое, зеленое и фиолетовое — резвятся на холме. В траве пасутся кролики. Создания обнимают друг друга. Перископ высовывается из холма и говорит им, что пора прощаться. После некоторых возражений они прощаются и один за другим прыгают в дыру в земле.
Карл Шелль, этот старик, этот упрямый волшебник, жестокий и полный удушающей энергии, вовсе не единолично изгнал меня из Вены. Это в равной степени был и я, более молодой, неуступчивый, не желавший ни менять ментора на диктатора, ни малодушно уклоняться от столкновений.
Если бы я его не встретил, данный мне голос не появился бы на свет. Я бы не пошел учиться в Высшую музыкальную школу. Я бы не встретил Джулию. Я бы не потерял Джулию. Я бы не плыл по течению. Как я могу по-прежнему его ненавидеть? Безусловно, после стольких лет все подвергается изменению под воздействием дождя, спор, паутины, темноты. Возможно, подавив свое видение мира, я смог бы научиться у него большему. Да, Джулия, скорее всего, была права. Но сейчас я думаю, пусть он умрет, его время пришло, я не могу ему отвечать. Почему он перекладывает на меня обязанность отпущения грехов?
Я не мог бы взять от него больше. Она думала, что мог бы, или надеялась, что мог бы, надеялась, что хотя бы из-за нее я остался бы в Вене еще на время. Но я не учился, я разучивался, я разрушался. Когда я провалился на концерте, это случилось не потому, что я был болен, и не потому, что был не готов. Это было из-за него — он предсказал мою неудачу, и я видел его в зале и знал, что он мне ее желал.
1.6
— Похоже, мы сегодня ужасно друг друга раздражаем, — говорит Виржини. Она поворачивается ко мне, не поднимаясь с подушки.
Я качаю головой. Я смотрел в потолок, но сейчас я закрыл глаза.
— Я тебя укушу за плечо.
— Не надо, — говорю я. — Я тебя укушу сильнее, и это плохо кончится.
Виржини кусает меня за плечо.
— Перестань, Виржини, — говорю я. — Просто перестань, о’кей? Мне больно, и я не хочу. И не щипай меня. И я не раздражен, просто устал. У тебя в спальне слишком жарко. Сегодня у нас была по-настоящему длинная репетиция, и я не в настроении смотреть французский фильм по телевизору. Почему бы тебе его не записать?
Виржини вздыхает:
— Ты такой скучный. Если ты такой скучный вечером в пятницу, я и представить себе не могу, насколько ты скучный вечером в понедельник.
— Ну, тебе и не придется это представлять. В понедельник мы едем в Льюис, а потом в Брайтон.
— Квартет. Квартет. Фу. — Виржини пинает меня.
Через какое-то время она задумчиво говорит:
— Я так и не встретилась с твоим отцом. А ты так и не захотел познакомиться с моим, даже когда он был в Лондоне.
— О, Виржини, пожалуйста, я хочу спать.
— Твой отец не бывает в Лондоне?
— Нет.
— Тогда я поеду с тобой в Рочдейл. Мы поедем на моей машине на север Англии.
У Виржини маленький «форд-ка», покрашенный металлической краской в цвет, который она называет цветом «черной пантеры». На этой машине мы выезжали на короткие прогулки в Оксфорд и Альдебург. Когда я веду, она настаивает на «поверни там», имея в виду «здесь». Это приводит ко многим объездам и перепалкам.