Аланис слушала Эрвина, все сильнее хмурясь с каждым словом.
— Сегодня мы вступили в город Лабелин. Герцог Морис не оказал сопротивления. Он бежал на поезде вместе с дворцовой стражей и ближайшими вассалами, прихватив фамильные Предметы. Я въехал в город во главе войска, облаченный в парадные доспехи, верхом на роскошном коне. Мещане открывали ставни и смотрели на меня. Кое-кто кричал приветствия. У многих пехотинцев Южного Пути были друзья и родичи в городе. Все счастливы, что битва обошлась без крови. На главной площади нас встречали городские старшины и главы ремесленных цехов. Они раз двадцать назвали меня великодушным лордом и настоящим рыцарем, из чего следовало: они до жути боялись, что я отдам город на разграбление. Я велел им честно трудиться, как и прежде. Ввернул цитату из заветов Глории. Предложил снижение налогов на десятину в случае, если цеха оплатят налоги за два месяца вперед. Они согласились, и кузен Роберт получил в свое распоряжение две бочки золота. Одна была сразу же роздана кайрам. Сейчас все войско, кроме вахтенного батальона, возносит хвалы богу виноделия и предается духовному общению с полногрудыми путевочками. Последним, кого я видел по пути сюда, был граф Майн Молот. Он выразил одобрение словами: «Тьма меня сожри, милорд!» — и предложил выпить на брудершафт.
— Ужасно, — сказала леди Аланис. — Как вы только терпите все это? Победа, слава, золото, любовь и преданность вассалов. Нелегка ваша доля, герцог Ориджин.
— Надо полагать, вы иронизируете?
— А вы?
— А как вы думаете, миледи?
Леди Аланис села в соседнее кресло, подобрав ноги, как Эрвин.
— Знаете, я пришла сюда с намерением выцарапать вам глаза. Во всем вашем триумфе, милорд, не нашлось местечка для меня! Я не шла рядом с вами впереди войска, не въезжала в город верхом на белом жеребце, не праздновала победу, не слушала песен. Весь день провела в закрытом фургоне, а вечер — одна в какой-то унылой комнате. Да, понимаю, мы шантажируем Галларда, и я должна скрываться. Если покажусь на глаза мещанам, шантаж потеряет силу… Но, черт возьми, вы могли придти и выпить со мною! Дать мне возможность поздравить вас с победой. Сделать хотя бы видимость, что я для вас что-то значу!
Возможно, здесь ожидалась просьба о прощении. Эрвин промолчал, но подал ей кубок. Кривясь, она поболтала вино в чаше.
— Вы действительно не ждете каких-нибудь девиц?
— Нет, миледи. А почему, собственно, это вас волнует?
Аланис выпила залпом.
— Вот почему. Вашей забывчивости обо мне и вашему мрачному одиночеству после победы могут быть два объяснения. Первое: я мешаю вам развлекаться. Но если это не так, то в силе второе: есть некая дрянь, что портит вам жизнь. Я хочу об этом знать.
Эрвин усмехнулся:
— Вы же понимаете, миледи, что дрянь на душе агатовца — самая интимная штука, какая только у него есть? Нужно быть очень близким человеком, чтобы заслужить право заглянуть в эту выгребную яму.
— Мне ли не понимать…
Леди Аланис сняла повязку с лица, повернулась так, что свечи осветили темный шрам и дырку в щеке.
— Достаточно интимно, лорд Эрвин?
— Х-ха. Красивый жест. Однако я начну с вопросов. Скажите, леди Аланис… вы с самого детства готовились в императрицы?
Она потемнела. Даже в мерцании огоньков было заметно.
— Вы издеваетесь, милорд?
— Простите, не хотел тревожить ваши раны. Ответьте и узнаете, зачем спросил.
— В четыре года впервые услышала, что стану владычицей. Все детство училась танцевать, соблюдать манеры, красиво говорить, распознавать гербы. Приходила обедать — отец говорил, например: «За столом сидят министр финансов, советник по науке, имперский генерал и кузен великого лорда. Что ты скажешь, милая, и где сядешь?» Я говорила каждому правильные слова и выбирала себе положенное место. За ужином отец мог сказать: «У нас гость — рыцарь такой-то, на его гербе весло и два топора». Мне следовало понять, что рыцарь — из верхнего Нортвуда, спросить о новостях Севера и о здоровье его сюзерена (разумеется, назвав имя и род последнего). Если в Эвергарде случался бал, все танцы были из тех, что исполняются при дворе. Когда мы принимали гостей или выезжали на прогулку, или отмечали праздник — следовали придворному этикету. Папенька создал для меня мой собственный маленький императорский двор. Позже, в семь лет, я увидела и настоящий. Отец отдал меня на службу владычице Ингрид в качестве младшей фрейлины. Я прослужила три года во дворце Пера и Меча. В десять лет знала о тамошних порядках все, что только можно. Затем вернулась в Алеридан и еще четыре года помогала отцу управлять Альмерой. Двенадцати лет от роду я могла наизусть прочесть бюджет герцогства, как стишок. Знала, сколько искровой силы дают цеха и на что она идет, почему со стекольных гильдий следует брать двадцать сотых подати, с часовых — двадцать пять, а с гончарных — всего семнадцать. Бывала на судебных заседаниях, и папенька спрашивал: «Полагаешь, виновен этот человек? К чему бы ты его приговорила?» Я редко ошибалась… Когда исполнилось четырнадцать, отец послал меня в пансион Елены-у-Озера, и там, в сравнении с предыдущим, было очень легко. Да, милорд, все время, сколько себя помню, я училась управлять государством.