Папа остановил его жестом. Я догадалась, что речь шла о письме. Что же за всемогущая бумага, тьма бы ее?..
– Ладно, доченька. Так или иначе, нам нужен ответ Уилласа. Без его слова мы не примем мир Рейса и не отвергнем. Но сам факт уступок уже радостен! Сделали шаг навстречу – сделают и второй, верно?
– Еще бы! – истово закивал лорд Косс.
– Хочешь чего-нибудь, доченька?
Я хотела. Кроме того, чтобы они забыли свое торгашество, хотела еще другого.
– Папа, сколько у тебя людей здесь и в столице?
– Воинов?
– Да.
– Человек полста.
– Можешь дать мне половину из них на месяц?
– Что ты! – папа засмеялся. – Хочешь взять штурмом Алеридан?
И вдруг сообразил, что я не шучу.
– Глория Нортвуд в беде, ей нужна моя помощь. Она в монастыре Ульяны Печальной, не знаю, в каком именно. А их в Империи двадцать четыре.
– Она не нуждается в помощи, – отрезал отец. – Я читал ее письмо.
– Нуждается, – сказала я. – Глория пишет: «вспоминаю мгновения, проведенные вместе, особенно – бал и прогулку в лесу». Это те случаи, когда я очень помогла ей. Намек на то, что и теперь нужна помощь.
– Намек?.. Хочешь сказать, Глория писала письмо тайком от матери?
Я именно это и сказала. Отец ответил:
– Если ты еще раз упомянешь это письмо, я отберу и сожгу его. Глория – дочь и вассал графини Нортвуд. По любым законам любой земли мы не в праве влезать в их отношения. Тебе это ясно?
– Мне также ясно, что она в беде.
– Я ей сочувствую, – сказал отец. – И ничего больше.
* * *
Меня выпустили на свободу и даже пригласили за общий стол с послами Рейса. Порадовалась бы этому, если б не двойное дно. Подвох вот в чем: я – не я, а живой намек, послание. Пока дикари упирались, меня не было в трапезной. Одни мужчины за столом, это значило: Литленд готов показать зубы. А теперь послы уступили – и вот, как символ оттепели, я снова сижу рядом с ними. Поощрительное яблочко для лошади…
Западники держались странно: как-то скованно. Нет, говорили они громко, как прежде, если смешно – хохотали, если хотели посмотреть – глядели прямо в глаза. Но чего-то им недоставало, я ощущала. Позже поняла, чего именно: послы не знали, что им чувствовать. Унижение ли от уступок врагу? Радость ли от будущего мира и успешного противостояния Северу? Злобу ли к отцу и лорду Коссу, что все тянут с ответом?.. Тем, кто жил при дворе, привычно испытывать много чувств одновременно, и какие-то из них скрывать, другие – показывать, а о третьих – говорить. Но западники были сбиты с толку. Мне стало их жаль.
После обеда прогуливалась во дворе, и меня позвали:
– На несколько слов, красавица.
Синеглазый Моран был не один, с ним вместе – граф, грозный Дамир Рейс. Заговорил именно граф:
– Моран сказал, ты – достойная девушка.
– А до его слов вы имели причины сомневаться?
– Ты – дочь Литлендов.
Граф не дал мне времени ответить на выпад и сразу продолжил:
– В день нашего приезда твой отец получил письмо из Фаунтерры. Мы видели, как прискакал курьер. Скажи нам, о чем письмо?
Конечно, я рассмеялась ему в лицо. Дамир Рейс оскалился, обнажив гнилые зубы.
– Твой отец и этот шакал Косс скрывают письмо, но ведут себя так, будто держат отравленный кинжал за спиной. Подают правую руку, а в левой сжимают клинок. Скажи мне, благородная, ты бы говорила с человеком, который так поступает?
«Благородную» он выцедил сквозь зубы, с презрительной насмешкой. Но и надежда промелькнула в голосе. Я растерялась.
– Мы не просим о подлости, – добавил Степной Огонь. – Лишь хотим поговорить честно. А здесь никто, кроме тебя, на это не способен.
– Не знаю, что было в письме, – честно ответила я.
Говорят, голуби влюбляются на всю жизнь, никогда не меняют пары. Я бы так не смогла. Есть чудовищная несвобода в том, чтобы принадлежать кому-то накрепко, пожизненно, как родовое владение или лошадь, или хуже: как рука или нога. Но есть в этом также величие жертвы. Лишь сильная душа способна на такое самоотречение… и тем больше тяжесть утраты.
Перед закатом две птицы прилетели в Лейси; шурша крыльями, уселись на жердь голубятни. В иное время я бы думала о любви и о себе, о странном и страшном времени, когда стану чьей-то пожизненной голубкой. Но сейчас и птицы имели двойное дно. Герцог Уиллас прислал ответ. Паук в центре паутины подергал за нити, передавая свою волю.