Крот говорил с неприятным присвистом – из-за нехватки передних зубов. Двубородый устал от его болтовни и сказал:
– Так что? Короче давай.
– Ты слыхал, Двубородый, две тыщи каждую неделю! Вот что! И речь не о перышках шла, а о самых настоящих желтяках! Положим, чинуш приврал, и там не две тыщи, а одна, но все равно! С налету тыщу желтых можем взять!
Олаф потер правую бороду, что было признаком раздумий или легкого раздражения, и ответил:
– Банк Шейланда самый надежный.
– Двубородый, я пошел на ту точку и поглядел. Там стерегут всего пять рыл в железе. Соберем дюжину, налетим по-шустрому и все обтяпаем. Каждый возьмет по полсотни желтых, а мне сто, а тебе – триста.
– Дубина, – буркнул Олаф. – Банк Шейланда самый надежный потому, что честно платит мне мзду. У него нет проблем и у меня нет проблем. Кто сунется к Шейланду, свяжется со мной.
– Платит тебе? Неужто целых триста желтых? Верно, меньше!
– Не твое дело, сколько. Платит, сколько нужно. Ты понял меня?
– Но Двубородый…
Сидящий на бочке от злости взялся за левую бороду.
– Что но?
Крот опомнился:
– Никаких «но». Прости, Двубородый.
– Что прости?
– Прости дурака. Сказал, не подумав.
– Слепая тварь. Надоел. Пошел отсюда.
Сидящий на бочке схватил кубок Крота и швырнул под нижний стол. Остроносый мужичок схватился с места и резво убежал следом за чашей. Кто-то из парней хохотнул, Хмык сказал:
– Хмык…
Олаф отпустил левую бороду и тут же улыбнулся, словно злость прошла за миг.
– А ты, Лысый Фред, ступай ко мне. Садись рядом.
Невысокий парень, косматый настолько, что глаза едва проглядывали сквозь шевелюру, перешел от нижнего стола к верхнему.
– Как дела, Фред?
– Да помаленьку, Двубородый.
– Говорят, хорошо перья стрижешь.
– Я-то что, я скромно… Это место прибыльное. Перышки сами в руки летят, а я от них отмахиваюсь. Но иногда устаю, тогда уж беру.
– Ты – хороший парень, Фред…
– Сука! – процедил Томпсон.
Лысый Фред опешил:
– Ты чего это, а?
– Сука она, – буркнул Томпсон и стукнул по столу обручальным браслетом.
– Жена твоя?
– Моя.
– Что сделала?
– Да ничего.
– Скурвилась?
– Нет.
– Монету скрысила?
– Нет.
– Изменила?
– Да нет вроде.
– Чего ж сука-то?
– Чую… – Томпсон поскреб грудь и с горечью повторил: – Чую, что сука.
Надо сказать, Томпсон славился чутьем. Трижды уходил от облав, ни разу не попадался. А денег настриг столько, что купил себе хату. Давно уже не жил в пещерах, только наведывался на огонек.
– Чуешь, что изменит?
– Нельзя бабам верить… – ворчал Томпсон. – Ведь нельзя же. Все говорят, вон и песня о том. А я все равно… Люблю ее, что тут сделаешь.
– Хмык, – сказал Хмык.
– Пойду, наверно… – Томпсон невесело покачал головой.
– К ней?
Тот не успел ответить: на пороге появился Бурый – один из парней, что стерегли вход.
– Двубородый, к тебе пришли.
– Кто?
– Большой, а с ним еще восьмеро.
– Восьмеро? Не было уговора, чтобы Большой водил такие толпы!
– Мне его отослать? – спросил охранник, но как-то вяло и с сомнением. Не хотелось ему отсылать Большого. Отчего-то не лежала душа к совершению попытки.
– Пусть войдет, – буркнул Двубородый и трижды стукнул костяшками по бочке. Его подданные насторожились, многие опустили под стол правые руки.
Человек, что вошел в Казан, имел никак не больше пяти футов росту. Одет был по-мещански: в башмаки, чулки, бриджи, рубаху и камзол, – потому среди здешней компании смотрелся нелепо. На круглой его мордашке топорщились густо напомаженные усики. Щечки человека были до того мягкими и рыхлыми, что так и тянуло хорошенько врезать ему по челюсти. Ничто во внешности этого типа не оправдывало его прозвища – Большой. Увидав его впервые, никак не поймешь, что перед тобою – шериф города Лабелина.