Идти по осыпи оказалось не так просто, но ступал он осторожно и продвигался вперед уверенно, хоть и медленно. Если не смотреть, куда ступаешь, можно и шею свернуть… Внезапно за спиной что-то заскрежетало, он дернулся, оборачиваясь, споткнулся и упал на колени.
Камни наверху шевелились — пока еще медленно, кренясь и поворачиваясь, но определенно двигались. Он закричал. Теперь уже не вспомнить, что именно. Просто кричал. Убраться с пути оползня было не успеть, но он старался изо всех сил. Поднялся на ноги, оступился, упал снова… Гора камней катилась сверху, росла и набирала скорость. Булыжники и валуны сталкивались и подпрыгивали, приводя в движение и увлекая за собой все новые и новые. Они словно оживали.
В последний миг, когда каменная гора уже нависла над головой, готовая обрушиться, он успел заметить крошечные тени, снующие у подножия утеса на вершине холма. Последней мыслью было: «Проклятые омары!»
Затем гора обрушилась. Он в отчаянии вскинул руки — как будто мог ее остановить. Крик его оборвался.
Валуны прокатились по его телу, сминая плоть и ломая кости. Раздробили грудную клетку и череп, раздавили, расплющили. Кровь брызнула фонтаном, окрашивая камни багрянцем. Внутренности превратились в грязное месиво. Чарли Тирни перестал существовать.
Однако по прошествии времени выяснилось, что это не так — какая-то часть его уцелела. Существуя в абсолютной тьме, лишенный органов чувств, он знал, что умер, но все еще цеплялся мертвой хваткой в саму возможность что-то знать.
Поначалу он ни о чем не думал, не мог думать — просто существовал, и все. В темноте, в пустоте, в небытии. Ни живой, ни мертвый. Просто был. Со стертой памятью, чистый лист, безмозглый червяк. Но не безвольный и апатичный, а полный отчаяния. Неистовый без осознанной причины, без цели, лишь яростно, исступленно стремящийся быть.
Время шло, и неистовство ослабло. Появились мысли — но не простые мысли. Изощренные и запутанные, они цеплялись друг за друга в поисках простого ответа, но лишь еще больше запутывались в судорожных лабиринтах, и это было еще мучительнее, чем прежнее бешеное исступление. Самым страшным было то, что существо, еще не осознававшее себя собой, не знало даже вопроса, на который ищет ответ.
За мыслями пришло любопытство — спокойное, холодное, отстраненное. Всеохватывающее. Значит, вот это и есть посмертие? Выходит, оно бывает? Вот такое? А вместе с любопытством накатило неистовое желание, чтобы это оказалось не так, отчаяние перед угрозой ледяной вечности, где так пусто и темно. Любопытство тянулось и тянулось, растягиваясь в бесконечность. Без мыслей, без разума — любопытство крошечного существа, которое всего лишь существует. Безнадежное и беспомощное изумление, не слабеющее и не растущее, протянутое в неведомую даль.
Любопытство исчезло, и пришла тьма. Затем явился свет, а с ним и знание — не только настоящего, но и прошлого. Будто щелкнули выключателем или нажали кнопку.
Теперь он понимал, что когда-то был человеком, и знал, что такое человек. Знал с того момента, как неизвестная рука щелкнула выключателем. Был человеком, но перестал быть.
Знать это оказалось совсем не трудно. Головы нет, глаза подвешены в воздухе. Странные глаза — смотрят не вперед, а во все стороны разом. Где-то между глазами и телом — органы слуха, вкуса, обоняния и множество других, совсем новых, — тепла, магнитного поля, присутствия чужой жизни.
Живых существ вокруг было полно, крупных и быстрых, — тех самых «омаров». Они разбегались в стороны и ныряли в свои норы, словно кролики. Один миг, и нет никого — норы глубокие, не учуять. Однако тут же пришло ощущение других форм жизни, тысяч, многих тысяч. В глубине памяти знания о них — местных растениях, насекомых, бактериях и вирусах — располагались в строгом порядке, готовые к использованию, если придет нужда.
Сама память — в сердцевине тела, в самой глубине. Это понятно — головы нет. Она и не нужна, слишком уязвима, а вытянутое овальное тело надежно укрыто хитиновой броней. Ножки крошечные, как у гусеницы, но зато их добрая сотня. Глаза не просто подвешены, а сидят на концах двух гибких стебельков-антенн, которые заодно слышат, ощущают вкус и запахи, тепло, чужую жизнь, магнитное поле и много другое, еще пока непонятное.
Поначалу от столь невероятных возможностей антенн ему стало не по себе… но, в конце концов, что тут плохого? Все это может быть полезно для выживания, так почему бы и нет? Такой экипировкой можно гордиться.
Он снова находился на вершине холма, на том же месте, где сидел с туземцами, прихлебывая местное зелье. Как давно это было? Никак не узнаешь. Вот и кострище, где они пировали — он не стал демонстрировать зажигалку и позволил разжечь огонь трением, сумел даже изобразить легкую зависть, глядя на их навыки. Угли уже старые, а зола пестрит следами дождевых капель.