В ночь с девятнадцатого на двадцатое декабря 1825 года в дверь особняка Чернышевых раздался снова громкий, требовательный стук. В дом вошли два офицера Генерального штаба во главе с флигель-адъютантом. Семья, напуганная случившимся два дня назад арестом Захара Григорьевича, столпилась в большой зале. Флигель-адъютант зачитал предписание Государя Императора Николая Павловича - спешно доставить для форменного объяснения и допроса к московскому генерал-губернатору капитана Муравьёва Никиту Михайловича.
- Господа! Это недоразумение! Никита Михайлович верный слуга Государев! - побледнев как полотно, Александра Григорьевна кинулась к мужу, стараясь прикрыть его собой от жандармов.
Офицер учтиво отвёл графиню в сторону, развернул перед ней какие-то бумаги и пытался объяснить, что никакой ошибки в их нахождении здесь нет. Понять в официальной бумаге Саша ничего не могла, буквы расплывались перед глазами: «Союз благоденствия, Северное общество, преступный заговор, конституция, уничтожение августейшей фамилии!» - обрывки фраз мешались в голове. «Бог мой, как они смели ее Никиту обвинить в каких-то немыслимых ужасах и преступлениях!» - Она смотрела на мужа, едва сдерживая слезы.
Никита Михайлович отстегнул оружие, молча передал его одному из дежурных офицеров, подошел к жене и опустился перед ней на колени:
- Прости, Сашези! Я должен был сказать тебе сразу. Я виноват перед тобой. Столько раз ты умоляла меня не иметь никаких тайн от тебя. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе всё. Но честь не позволяла мне подвести товарищей. Мой ангел, у твоих ног я прошу, прости меня! - он целовал её руки, со слезами на глазах прося прощения.
Саша подняла его с колен, и, умоляюще глядя в родные глаза, промолвила:
- Ты ни в чем не виновен, друг мой. Это какая-то досадная ошибка. Все уладится, вот увидишь! Мой любимый не может быть преступником!
В передней она накинула ему на плечи шубу, перекрестила. Никита тихо что-то прошептал по-французски, она с трудом разобрала - «бумаги», успокаивающе кивнула, хотя не знала о чем идёт речь. Последнее, что она слышала: бряцание сабельных клинков, шпор, скрип санных полозьев, глухие рыдания матушки.
Александра очнулась только на другой день, в постели. От матушки она узнала, что аресту подлежали не только Захар и Никитушка, но и кузен мужа - Миша Лунин, родной брат Никиты - Александр, Сережа Муравьев-Апостол и еще многие, многие из родных и знакомых. Елизавета Петровна рассказала, что пока они гостили в усадьбе, в столице четырнадцатого декабря на Сенатской площади был бунт, войска восстали и отказались присягать новому Государю. Царствование Императора Николая Павловича началось страшно, с кровопролития.
*****
Едва оправившись от потрясения, Александра Григорьевна начала спешно собираться в Петербург. Детей забирала с собою. Матушка, тихо плача, удержать не пыталась, знала, что - бесполезно. В хрупкой изнеженной Сашеньке таилась такая сила и непреклонность, что возражать было без толку!
Елизавета Петровна помогала собирать дочери вещи. На самое дно сундуков они прятали какие-то свернутые в трубочку бумаги из кабинета зятя. Дорога из Тагино в Петербург показалась Александре Григорьевне самой длинной за всю ее двадцатидвухлетнюю жизнь.
*****
В Петербурге всегда шумный и весёлый особняк Муравьёвых на Фонтанке замер. Все ходили тихо, разговаривали шепотом, словно в доме был покойник. Свекровь Екатерина Фёдоровна встретила Александру в небольшой гостиной. Женщины обнялись и горько заплакали. Придя в себя после дороги, слез и бесконечных расспросов и поцелуев, уложив девочек в постели, Александра Григорьевна уединилась в кабинете, чтобы прочитать переданное ей Екатериной Фёдоровной письмо из Петропавловской крепости, где сидели арестованные бунтовщики. Александра читала и не верила своим глазам. Её Никита - государственный преступник, один из главных теоретиков и руководителей Северного тайного общества. Его арестовали позже других только потому, что четырнадцатого декабря его не было на Сенатской площади. «Осужден по первому разряду с лишением всех чинов и прав состояния». Как в это поверить? Как понять?!
Она читала, давясь слезами:
«Мой добрый друг, моя Сашези! Помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, - я один из руководителей только что раскрытого общества: Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну: Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня Богу, твоя душа чиста и ты можешь вернуть мне благосклонность неба!»