«Я тоже, Хироко», — подумала я, но вслух сказала:
— Думаю, ты тогда тоже предстала перед ним в другом свете. Это полезно. Надеюсь, что у вас всё получится.
— Спасибо, Тихиро-тян. Тебе и Кохакунуси я желаю того же…
— Давай мы больше не будем про него говорить, ладно?
— Да, конечно, прости меня.
Мы поднялись в класс чуть раньше обычного. Внутри было не так уж много людей, но сердце счастливо ёкнуло, когда я увидела, что Хаку стоял у окна рядом с моей партой. Хироко ткнула меня в бок локтем и остановилась рядом с небольшой группой девочек, тут же включаясь в беседу. Я медленно подошла к своему месту и отодвинула стул, чтобы сесть. Хаку обернулся и улыбнулся уголком рта:
— Я не мешаю?
— Да нет, — я села за парту, открыла сумку и машинально проверила, на месте ли мой черный блокнот.
— Красивый здесь вид, — он мотнул головой в сторону окна, — тебя удачно посадили.
— Тебе ведь тоже неплохо всё это видно с твоего места.
— Если я постоянно буду сворачивать шею влево, все подумают, что я смотрю на тебя.
В ушах загудело, но я быстро нашла, что ответить:
— А если ты будешь постоянно смотреть на доску, то, по твоей логике, все будут думать, что ты смотришь на Араи.
Хаку засмеялся, обнажая ровные белые зубы, и легонько ткнул меня в плечо. Я надеялась, что мой взгляд не выдал того, что я еще долго чувствовала эхо этого прикосновения.
— Не обижайся, Огино. Кстати, у вас случайно нет никакого обряда очищения? — я непонимающе посмотрела на парня, и он закатил глаза, — после обеда с Араи и её гаремом мне хочется замолить этот грех.
Он даже не потрудился сказать последнюю фразу тише, чем говорил до этого, но я не стала оборачиваться, чтобы увидеть реакцию одноклассников на его слова.
— Думаю, достаточно будет просто пообедать с нами завтра, — задумчиво протянула я.
— Только завтра? — Хаку улыбался. Мне очень нравилась эта улыбка.
— А что, было так плохо?
— Я впервые ел так быстро. И что в ней все находят? Она всё время говорит, но говорить с ней абсолютно не о чем.
Я хотела сказать, что она красивая, но не стала. Наверное, побоялась, что он со мной согласится.
— Поможешь нам с Хироко с текстом по английскому? И будешь прощен.
— Помочь-то помогу, но ты не сказала мне про обед. Только завтра?
Наши глаза встретились. Теперь я видела: он знает, кто я. Огино, его новая приятельница, которая, видимо, обиделась, что он обедал не с ней и её подругой. Странно, но тогда я впервые за неделю не испытала горечи.
— Я буду рада, если ты всегда будешь обедать с нами. И Хироко тоже, — добавила я, спохватившись.
— Договорились, Огино.
Он протянул мне сжатый кулак, и я, чуть помедлив, ударила по нему своим кулаком. Чего доброго, мы и вправду подружимся…
***
Вечером я рисовала. Тихо включив музыку и закрыв дверь в комнату, я разложила перед собой небольшие наброски на клочках бумаги и принялась переносить их в свой блокнот.
Этот блокнот был, ни больше, ни меньше, вместилищем моей души. В нем я коллекционировала свои воспоминания о мире духов, но больше всего, конечно, о Хаку. Иногда мне казалось, что я научилась рисовать только для того, чтобы рисовать его лицо. Я рисовала и в школе, когда выдавалась свободная минута или когда было особенно скучно, и эти рисунки не всегда были хороши. Но блокнот, когда-то подаренный Тамако, будто помогал мне. Каждая линия была на своем месте, каждый штрих работал на создание нужной мне картинки. И простые нелинованные листы знали, как выглядели дедушка Камадзи, маленькие Сусуватари, Рин-сан, Безликий, Юбаба и Дзэниба; им были знакомы таблички на травяной настой, наша комната, вид из окна… они знали Хаку таким, каким я знала его. Суровым, добрым, пугающим и лежащим без сознания. Драконом. Человеком. Почти ребенком. На некоторые портреты Хаку-человека я клеила аккуратные «заплатки» из подходящих по размеру открыток с животными, отчего блокнот неумолимо расширялся. С самого начала нашей дружбы с этим скетчбуком я ужасно боялась того, что кто-то его откроет и увидит портреты Хаку. Я никому не показывала свои рисунки, но могла бы смириться с тем, что кто-то увидит драконий оскал. С тем, что кто-то может увидеть лицо Хаку, я мириться не хотела. В этом же ежедневнике я хранила то стихотворение, нежданно-негаданно появившееся в моей голове накануне нашей встречи. А один разворот был склеен, и там я хранила две реликвии: высушенный бутон розы, который я, не удержавшись, сорвала в саду Юбабы, и открытку, которую подарили мне одноклассники вместе с букетом цветов в последний день перед нашим переездом. Эта открытка слышала наш разговор с Хаку после того, как он отвел меня к моим родителям. Крошечный листок бумаги напоминал мне обо всех ужасах и обо всех радостях, что мне пришлось пережить, будучи десятилетней девочкой, и не давал забыть о том, как страшно не помнить своего имени.
И вот я открыла чистый разворот блокнота и вновь начала рисовать Хаку. Кохакунуси, если быть точнее, в форме старшей школы, думающего над тригонометрическим уравнением. Через какое-то время я отложила карандаш в сторону и, придирчиво оглядев рисунок, осталась более-менее довольна его начальным вариантом. Я не знала, буду ли я заклеивать эти новые портреты. Быстрой пташкой пролетела мысль о том, что когда-нибудь я покажу ему всё, что нарисовала в этом скетчбуке, сняв все бумажные заплатки. Может, он вспомнит меня? Хотя, если дойдет до того, что он будет держать в руках мой сокровенный блокнот, мне будет всё равно, вспомнит или нет. Я подумала об этом и ужаснулась сама себе, мысленно попросила прощения у той Тихиро, что плакала ночами, проснувшись после очередного объятия с её драконом.
В дверь забарабанили. Я ругнулась, едва пошевелив губами, и быстро смахнула все бумаги и блокнот в нижний ящик стола. Закрыв его, я сказала:
— Заходи, Тамако.
Сестра в мягком голубом халате с заячьими ушами на капюшоне юркнула в комнату и села на кровать.
— Как дела, Тихиро?
— Да ничего нового. Домашку задают до небес, вот и все новости. У тебя что?
— У меня тоже всё скучно. Мидори рассталась с парнем, вот только закончила с ней разговаривать. Всё плачет и плачет.
— Подожди, — я нахмурилась, припоминая рассказы сестры, — она же начала с ним встречаться меньше месяца назад. Что у них там произошло?
— Ой, не спрашивай, — махнула рукой Тамако, — не хочу снова в это окунаться, и так завтра весь день слушать беднягу. О чём ты хотела поговорить?
Я распустила волосы, тут же свободно упавшие на плечи. Кашлянув, я робко спросила:
— Тамако, ты можешь мне завтра помочь сделать моти?
Бедная сестрица в этот момент сладко потягивалась и чуть не ударилась головой о стену от неожиданности.
— Ты сейчас серьезно? Нет, правда? Я не сплю?
Я недовольно посмотрела на нее:
— Ты можешь себе представить, чтобы я о таком шутила?
— Нет, — поспешно сказала Тамако, — но я завтра поздно приду, у меня заседание клуба.
— Я хотела бы взять десерт в школу.
— Тогда тебе придется рано встать, — ехидно улыбнулась сестра. Я смерила её еще более недовольным взглядом.
— Ты мне поможешь или как?
— Или как. Конечно, помогу. Но с чего ты…
Тамако случайно посмотрела мне куда-то под ноги и не договорила. Я не успела среагировать (к вечеру я становлюсь совсем медлительной, не хуже столетней сухопутной черепахи), и сестра быстро подняла с пола листок бумаги в клетку. Видимо, один из набросков предательски выпал у меня из рук, когда я убирала всё в ящик стола, и оказался на полу. Тонкая бумага просвечивала, и я видела, что на ней на скорую руку был изображен, конечно, Хаку. Он задумчиво смотрел на доску, и я очень хотела передать этот взгляд, чего у меня совсем не получилось. Я приготовилась к бою. Если придется огрызаться, я без труда смогу найти больные места сестры. Можно начать со сравнения с Араи, к примеру.
Но Тамако, ехидная и не мыслящая жизни без сплетен о парнях, не стала отпускать колкости, не побежала с победным кличем к родителям. Она протянула мне рисунок и сказала только: