— Конечно, — пробормотал он.
Какое-то время они оба молчали. Крессида сидела, дергая нитку на кромке фартука, и избегала смотреть на него. Что он мог ей сказать?
— Они собираются вернуться в Портсмут, — сказала она, чтобы нарушить неловкое молчание. — Бабушка тоже, я уверена, поедет с ними. Она родилась и выросла в Портсмуте, и теперь, когда мы потеряли Бригхэмптон, у нее нет причин оставаться здесь. — Нитка начала рваться под ее беспокойными пальцами. Она заставила себя остановиться и теперь просто теребила пальцами фартук.
— Тогда я поговорю с Уэббом, — сказал он. — Ведь ему потребуется фургон для переезда.
Крессида кивнула:
— Вы очень добры.
Но не это она жаждала услышать. Он понял, что она уезжает вместе с ними? А что она надеялась услышать? Что он хочет, чтобы она осталась? Зачем? Чтобы спорить с ним, задавать вопросы по поводу всех его действий и настаивать, чтобы он брал ее с собой, отправляясь на поиски ее отца? Ее присутствие только усложняет ему задачу.
А может быть, он хочет прижать ее к стене, как тогда в библиотеке, коснуться губами ее затылка и обнаружить, как мало нужно, чтобы она растаяла и уступила?
— Вы уезжаете с ними?
Она подняла глаза и встретила его взгляд. Сердце ее стучало, пальцы дрожали. Ей следовало сказать «да», потому что Калли пригласила ее жить с ними, и у нее не было причин или отговорки не ехать со своей семьей. Ей хотелось сказать «нет», потому что она сейчас могла уехать из Пенфорда, от него и прервать то удивительное, что, как она чувствовала, возникло и существовало между ними. Но она, только не отрываясь, смотрела в непостижимые синие глаза Алека и ничего не говорила.
Казалось, прошла целая вечность. Крессида знала, что у нее все на лице написано, но ничего не могла с этим поделать. Не стоило и пытаться. Может быть, он примет решение за нее. Он слишком честен, чтобы играть с ней. Если ему нет до нее дела или если он видит, что у них нет будущего, он будет милосердным и пожелает ей благополучной жизни в Портсмуте. Потому что Крессида, которая всегда была бойкой на язык и никогда не боялась говорить прямо, лишилась дара речи, осознав, что хочет, чтобы он попросил ее остаться, причем не важно, по какой причине.
Он резко встал из-за стола.
— Не хотите ли прогуляться со мной?
Она кивнула, встала и прошла в открытую для нее дверь, потом они вместе прошли через весь дом, и вышли в сад. Они шли мимо гардений, роз, полевых цветов на лужайках за садом, потом все дальше и дальше. Крессида не знала, что он задумал, но это не имело значения, она доверяла ему. Она была бы счастлива вот так идти рядом весь день.
— Я не слишком скучал по Пенфорду, когда был далеко от него, — неожиданно заговорил Алек. — Я жаждал приключений и использовал для этого любую возможность. Я был грозой Марстона — вместе с Уиллом Лейси. Это подтвердит любой здешний житель. Когда мне исполнилось семнадцать лет, отец с радостью купил мне офицерский чин и отправил за приключениями, какие можно было найти лишь на войне с Бонапартом, а я был рад такой возможности. Я собрал свои вещи и уехал.
Он остановился на пологом подъеме, откуда видны были поля и река, издалека похожая на серебряную полоску. Дом, уютно устроившийся в зелени садов, остался позади них.
Дом был теплым, светлым, красивым, и Крессиду вновь охватило чувство, что для нее не существовало бы места лучше, чем Пенфорд. Как он мог так легко уехать и не скучать по дому? Но Алек, прищурившись из-за яркого солнца, казалось, видел только что-то свое.
— Я никогда не думал, что Пенфорд станет моим и что мне придется управлять им. Если бы я мог себе представить… — Он помедлил, потом заговорил медленнее, тщательно подбирая слова: — Если бы я был настроен на это, то, возможно, вел бы себя по-другому. Или нет… Воображение бессильно нарисовать картину того, что делается на поле боя. Никому, кроме выживших в этом аду, не дано понять, какая там творится неразбериха, какие гигантские усилия требуются, чтобы управлять людьми, лошадьми и орудиями, да еще заставлять людей идти в атаку. Это ужасает и одновременно заряжает. Кровь быстрее бежит по жилам, мозг лихорадочно работает. Бывают моменты, когда чувствуешь в себе силы совершить то, что в обычной жизни сделать невозможно, и порой это даже удается. Бывает, что после долгого ожидания, или обустройства позиций, или попыток занять позицию все летит к чертям, и остается лишь какой-то миг, чтобы принять единственное, верное решение и не погибнуть.
Он снова замолчал. Крессида смотрела на мирные зеленые луга и пыталась представить себе великое множество людей, окровавленных, раненых, рвущихся вперед и готовых убивать. Отец никогда не рассказывал подробности сражений, а по донесениям, попадавшим в газеты, всегда возникала блистательная картина, как мужественные офицеры ведут своих людей в атаку или как верная пехота готова выстоять под любым вражеским огнем. Крессида понимала, что на войне умирают, становятся калеками, приобретают шрамы, но иногда все-таки остаются целыми и невредимыми. В реальной жизни она знала только отца и Тома, которые благополучно вернулись домой. «И Алека! — шепнул ей внутренний голос, напомнив о шрамах на его спине и груди. — Ты знаешь его…»
— Однако то, что происходит после сражения, хуже, гораздо хуже. — Его голос стал тише и глуше. — Везде хаос, полки рассеяны или от них осталось так мало людей, что их не найти. Товарищей, которых ты полюбил, как братьев, не стало. Они разорваны на куски или получили такие тяжелые ранения, что хирургам с трудом приходится спасать то, что еще осталось. Невообразимы потери живой силы, однако все это уже оставляет тебя почти равнодушным. Проходит время, и ты смотришь на гниющее под солнцем поле, не в состоянии что-либо чувствовать. Может быть, лишь небольшое облегчение, что ты оказался одним из выживших, или сожаление о том, что потерял хороших солдат, не сумел удержать позиции и полностью уничтожить врага. Но впереди другое сражение, опять война и смерть, измена.
— Зачем вы рассказываете мне все это? — испуганным шепотом спросила она.
Он закрыл глаза.
— Я знаю о слухах, что я бежал после Ватерлоо, чтобы стать пиратом в Вест-Индии, или сбежал в Америку с кучей французского золота. Правда…
После долгого молчания заговорила она:
— Правда то, что вы появились дома через пять лет, чтобы помочь незнакомке, даже после того, как она наставила на вас пистолет и потребовала рассказать о ваших намерениях. Вы задавали неприятные вопросы, которые нужно было задать, и говорили истинную правду. — Она смотрела на него сбоку, из-под ресниц. — Трус и негодяй не стал бы так себя вести.
— У вас не было, вернее, нет оснований, верить мне, — отвечал он. — Да вы и не верили вначале.
Крессида подумала.
— Да, — сказала она. — У меня не было оснований верить вам. Но я все равно поверила. — Она помолчала. — Вера, как мне представляется, не требует доказательств, иначе это уже не вера, разве не так?
Алек глубоко вздохнул — свежий воздух почти болезненно распирал его грудь. Вот как оно обернулось. Как странно, что она не воспользовалась шансом узнать правду, ведь это сделал бы любой другой обитатель Марстона.
— Правда заключается в том, что я сделался тайным агентом, — сказал он, прежде чем успел передумать. — Работал на министерство внутренних дел. Я прикидывался слугой или торговцем и шпионил за теми, кто вызывал недовольство правительства. Для меня это был единственный шанс восстановить свое доброе имя. Не удалось. Я никогда не предполагал, что придется вернуться домой обесчещенным, но так получилось. Я оказался здесь в ужасной ситуации, как в тот день, когда узнал, что меня обвиняют в предательстве. Лучше остаться мертвым, чем вернуться вот так, и все же… — Он сделал глубокий вдох. Подождал, пока знакомое чувство гнева от собственной беспомощности не отпустит его, и осторожно разогнул пальцы, сжатые в кулаки. В последние годы это чувство стало привычным для него.
Глаза у Крессиды округлились и стали огромными. С побледневшим лицом она, не отрываясь, смотрела на него. Казалось, прошла целая вечность.