Он улыбнулся, откинулся назад и снова стал смотреть на звезды.
— С этим туманом вышла забавная вещь, — сказал Кит. Сказал очень медленно. — Когда у нас все кончилось, и мы опять просто лежали рядом, он уже исчез. А в небе было полно звезд. Они сияли, как сегодня. Звезды высыпали из-за нас. Понимаешь, эти дурацкие звезды высыпали специально, чтобы за нами подглядывать. Я так и сказал Санди, и мы посмеялись, и я прижал ее к себе, такую теплую. Она так и заснула у меня на плече, а я лежал, смотрел на звезды и пробовал сочинить ей песню.
— Кит… — начал было я.
— Гэри, — сказал он. — Сегодня я снова вернусь туда. В туман, к звездам и к своей Санди.
— А-а, дьявол, — сказал я. — Прекрати, Кит. Ты же садишься на иглу!
Кит снова сел и стал расстегивать рукав.
— А тебе не приходило в голову, что я пристрастился вовсе не к хронину, а к чему-то другому? — Тут он широко улыбнулся, как дерзкий, нетерпеливый мальчишка, и потянулся за коробкой. — Оставь меня, — сказал он.
Путешествие удалось на славу. На следующий день Кит был в отличном настроении, все время улыбался, и это тепло согревало всех нас. Так продолжалось неделю. Работа казалась легче обычного, и делали мы ее быстрее, а вечерние концерты проходили веселее, чем когда бы то ни было. Мы много смеялись: впервые за долгое время у нас появилась какая-то надежда.
Правда, в этом была заслуга не только Кита. Уинтерс уже вовсю выступал со своими «предложениями», и в общине начались всякие изменения. Во-первых, они с Питом горячо принялись строить еще один дом — небольшую хижину рядом с общим домом. У Пита завязалось что-то серьезное с одной из наших девушек, и ему не терпелось иметь местечко, где бы можно было уединиться. Но Уинтерс рассматривал это строительство как первый шаг к задуманной им деревне.
Это был далеко не единственный его проект. У него в джипе оказалась масса карт, и каждый вечер он тащил кого-нибудь в сторонку и перебирал эти карты при свече, задавая всякие вопросы. Он все хотел знать — какие места мы уже обыскали в надежде найти уцелевших людей, в каких городках можно было раздобыть припасы, где предпочитали бродить крысиные стаи, и все такое прочее. Когда его спрашивали, зачем это ему, он отвечал, что планирует «поисковые экспедиции», так он это называл.
В общине были детишки, правда, немного, и Уинтерс сказал, что надо организовать для них настоящую школу. И еще он считал, что нам надо построить генератор и вырабатывать электроэнергию. По медицинской части у нас только и было, что порядочный запас всяких лекарств; Уинтерс полагал, что одному из нас следует бросить работу в поле и начать учиться, чтобы стать деревенским доктором. Я же говорил, идей у него было предостаточно, и многие из них вполне толковые; ясное дело, над деталями предстояло еще думать и думать.
Тем временем Уинтерс тоже стал завсегдатаем вечерних концертов. Пока Кит был в хорошем настроении, никаких проблем тут не возникало, даже как-то веселее стало.
Когда Уинтерс пришел во второй раз, Кит довольно язвительно глянул на него и заиграл «Вьетнамский Рэг», а мы все стали подпевать. За этим последовал «Солдат-универсал». Между куплетами он улыбался Уинтерсу эдакой вызывающей улыбкой.
Но Уинтерс, должен сказать, держался неплохо. Поначалу он немного ерзал, видно было, что ему немного не по себе, но потом он, как говорится, проникся духом этой песни и стал улыбаться, а когда Кит закончил, он встал.
— Ну, если вы хотите, чтобы в общине был свой в доску реакционер, делать нечего, я согласен, — сказал он. — Дай-ка мне гитару, — попросил он, протягивая руку.
Кит взглянул на него с любопытством, но отдал гитару охотно. Уинтерс взял инструмент, неуверенно перебрал струны, а потом запел, точнее завопил «Оки из Мускоги». Он играл так, словно пальцы у него были деревянные, а пел и того хуже, но это не имело никакого значения.
Уинтерс не пропел и трех тактов, как Кит рассмеялся, а за ним и все мы. Уинтерс с мрачным и решительным видом дотянул до самого конца, хотя знал не все слова и местами нес отсебятину. На бис он исполнил гимн морских пехотинцев, не обращая внимания на шиканье и крики.
Когда он закончил. Пит громко захлопал. Уинтерс поклонился, улыбнулся и торжественно вернул гитару Киту.
Кита, конечно, не так-то легко было перешибить. Он кивнул Уинтерсу, взял гитару и тут же исполнил «Завтра нам всем конец».
Уинтерс ответил «Кадиллаком на пособие», точнее, попытался ответить. Оказалось, что он почти не знает слов, так что в конце концов он бросил эту песню и перешел на «Поднять якоря».
Так оно и шло весь вечер: эти двое соревновались, а все сидели и ржали. Правда, мы не только хохотали: Уинтерсу все время приходилось помогать, потому что он ни одной песни не знал целиком. Кит, разумеется, обходился без нас.
Этот вечер как-то особо запомнился. Единственное, чем он был похож на все остальные концерты Кита, это начало и конец: начал он с «Этот ветер зовут Мария», а закончил «Я и Бобби Мак-Ги».
Но на следующий день Кит выглядел немного подавленным. Они с Уинтерсом по-прежнему поддразнивали друг друга, но в основном все прошло, как раньше. А еще через день Кит исполнял только то, что и всегда, за исключением пары вещей по просьбе Уинтерса, да и те спел слабо, без души.
Вряд ли Уинтерс понимал, что происходит. Но я-то знал, да и остальные тоже. Все это уже было, и не раз. Кит снова уходил в депрессию. Отсвет последнего путешествия угасал. Накатывало одиночество, тоска, беспокойство. Он снова не мог без своей Санди.
Когда на него вот так находило, боль становилась почти видимой. А если ты ее не видел, то слышал в его песнях: она пульсировала в каждой ноте.
Уинтерс тоже это слышал. Тут уж надо быть совсем глухим, чтобы не слышать. Только не думаю, чтобы он понимал, что же он такое слышит, и уж во всяком случае он не понимал Кита. Он просто слышал боль и муку, и ему было не по себе.
Но Уинтерс был Уинтерс, и потому он решил не сидеть сложа руки, а действовать. И он пошел к Киту поговорить.
Я при этом присутствовал. Было часов одиннадцать; мы с Китом вернулись с поля, чтобы передохнуть. Я сидел на срубе колодца с кружкой воды в руке, а Кит стоял рядом с отрешенным видом. Видно было, что скоро он снова отправится в свое путешествие. Он был очень подавлен и почти не слушал меня: мысли его витали где-то далеко.
Вот так мы с ним и толковали, когда к нам подошел Уинтерс в своей гимнастерке, с улыбкой от уха до уха. Новый дом строился быстро, так что у него были все причины радоваться; к тому же они с Чокнутым Гарри уже спланировали первую из своих «поисковых экспедиций».
— Привет, парни, — сказал он, подходя к нам. Он поискал взглядом кружку, и я отдал ему свою. Напившись, он вернул мне кружку, а потом повернулся к Киту.
— Мне нравится, как ты поешь, — сказал он. — Да и всем, похоже, нравится. У тебя здорово получается. — Тут он ухмыльнулся. — Хоть ты и анархист чертов.
— Спасибо, — кивнул Кит. Ему было не до трепа.
— Правда, меня кое-что беспокоит, — продолжал Уинтерс. — Я вот и подумал, может обсудить это дело с тобой, кое-что посоветовать. Не возражаешь?
Кит погладил бороду и стал слушать внимательнее.
— Ладно. Вперед, полковник.
— Я насчет твоих песен. Я вот заметил, что они у тебя в основном… ну, тоскливые, что ли. Конечно, это все отличные песни, но от них тоска берет, понимаешь? Особенно теперь, после Взрыва. Ты слишком много поешь про старые времена, про то, что мы потеряли. От этого люди духом падают. Если мы хотим что-нибудь восстановить, нам нужно поменьше думать о прошлом.