— Ткач, тут такой трэш в отделе…
========== Часть 34 ==========
Их было четверо — Макс Цаплин, Петька Симонов, Витька Рощин и Леха Яшин. Скорешившись за время жизни в одной казарме, постепенно образовали что-то вроде армейского братства — прикрывали друг другу спины во время опасных операций, делили последнюю бутылку воды, тащили на себе раненых… Вернувшись на гражданку, связь не утратили, но общались редко, занявшись обустройством жизни в условиях мирной реальности, к которой оказались приспособлены весьма слабо. Рощин, выйдя из запоя протяженностью почти в полгода, быстро взял себя в руки, вернул былую форму и пристроился в небольшую фирмочку начальником службы безопасности. Яшин, лишенный снобистски-военной гордости, нанялся охранником к какому-то предприимчивому дельцу, страдающему больше от собственной паранойи, нежели от реальных врагов; Симонов открыл детективное агентство, при удачном раскладе находя пару клиентов за месяц; получивший контузию и озлобленный на весь мир Цаплин пошел работать сторожем в детский сад, куда ходила его дочка.
Проявился Цаплин неожиданно несколько месяцев назад — позвонил и назначил встречу. Подозрения, что он незаметно съехал с катушек, получив ранение, только подтвердились — предложение выполнять “задания” каких-то состоятельных дяденек, за хорошее, разумеется, вознаграждение, адекватным назвать было нельзя. Из всех троих согласился только Симонов, дуреющий от злости, скуки и неприкаянности, остальные всерьез предложение не восприняли. Ну не мог же Цаплин, вдоволь подставившийся в свое время под пули, в самом деле согласиться на то, чтобы устраивать “акции устрашения” в каком-нибудь отделе полиции или другом государственном учреждении.
Как оказалось — очень даже мог. Симонов, увидев по телику репортаж о разгромленном отделе, а после — о выпавшем из окна сослуживце, легко сложил два и два, но поддержки у остальных не нашел. И, решив разобраться самостоятельно, заявил, что пойдет выяснять все один. А после… бесследно исчез.
И только после новости о героически задержанном начальником отдела террористе, которого видели в компании Цаплина, Рощин и Яшин, немного подумав и покопавшись, пришли к выводу, что совпадением это быть не может. Ведь именно после разговора с сотрудником этого отдела Цаплин погиб, а отправившийся туда же Симонов обратно уже не вернулся… И вряд ли начальник отдела не в курсе всего происходящего.
Оставалась самая малость — заставить ее рассказать всю правду.
***
— Упрямая ты тетка, как я погляжу, — Яшин, присев перед стулом, на котором, связанная, сидела рыжеволосая женщина в форме, заглянул в разбитое лицо. — Да только это вопрос времени, когда ты заговоришь. Способов-то разговорить много бывает, сама, наверное, знаешь.
— Да че ты с этой сукой возишься! — рявкнул Рощин и с размаху заехал тяжелым ботинком по ножке стула. Лодыжку моментально прострелило обжигающей болью, крутанулись перед глазами стены и потолок, затылок, соприкоснувшись с полом, налился мучительной тяжестью, а из груди помимо воли вырвался истеричный смех — вспомнился примотанный к стулу Лаптев, спокойно зачитанный приговор, недрогнувшие пальцы на спусковом крючке и россыпь кровавых капель на забранном пленкой полу…
— Ты все скажешь, тварь! — еще один тычок пришелся в бок, разорвавшись нестерпимо-жгучей вспышкой. — Вы убили его? Отвечай, сука! Быстро, ну!
— Я не понимаю… что вы хо… — и снова задохнулась, судорожно смаргивая выступившее слезы. Вокруг все плыло, слова доносились как сквозь вязкий густой туман, дышать было так тяжело, словно вместо кислорода в легкие вкачали липкой холодной воды.
— Отвечай! Это же вы его тут убили! Тело где? Отвечай!
Яростные восклицания, повторяемые по замкнутому кругу вопросы, прошибающие острой болью удары… Все спуталось, смешалось, слилось в тяжелую удушающую муть, затягивающую в постепенно надвигающуюся бессознательность. “Скорее бы уже”, — успела подумать Ира, прежде чем новый настигший удар выбил последние остатки слабой осмысленности.
***
— Ром, че они тупят-то?! — Паша нервно стиснул кулаки, бросив взгляд в сторону неторопливо совещавшихся людей в форме — один завис, разглядывая разложенный на капоте машины план отдела, другой невозмутимо раскуривал сигарету, третий со скучающим выражением лица разговаривал с кем-то по мобильнику.
— Ткач, да чего с тобой? — лицо Савицкого застыло в озадаченности.
— Ничего! Со мной — ничего! — На миг отвернулся, медленно выдыхая сквозь зубы. — Все, хватит. Они тут скорее палаточный лагерь разобьют, чем реально че-то делать начнут! — Поймал за рукав пробегавшего мимо пэпээсника. — Броник есть?
— Паш, ты че задумал?! С ума сошел, что ли? Ну куда ты!.. Для этого специально обученные люди есть!
— “Люди”! Тебе срифмовать? — моментально огрызнулся Ткачев. — Не могу я тут стоять любоваться!.. Все, мозг мне не выноси!
— Ткач, да постой ты! — Рома догнал его уже на крыльце. — Ты не подумал, что ее просто пристрелят, если кто-то сунется? У них там вообще кукушка, походу, съехала!
Спина Ткачева странно и как-то жутко окаменела.
— А ты чего предлагаешь, ждать, пока они ее там убьют? — осведомился каким-то неестественно-застывшим голосом, не оборачиваясь. — Или что? — И, не дожидаясь ответа, первым скрылся в здании.
Какое-то гребаное дежавю. Ведь, кажется, совсем недавно точно также передвигался по страшно затихшим коридорам по направлению к кабинету, где какой-то псих удерживал заложников. Только тогда это Ирина Сергеевна почему-то вдруг решила взять на себя роль спасателя.
Сумасшедшая. Сумасбродная. Жертвенная и эгоистичная, жестокая и беззащитная, безжалостная и трогательная… Сколько всего оказалось в ней — противоречивого, невозможного, несочетаемого. Одно его покорило, другое он смог принять… Но судьба решила изощренно посмеяться, ненадолго подарив то, о чем он не задумывался и не мечтал, а потом внезапно и беспощадно отнять.
Отнять?
Отнять.
Оглушительной волной взметнулся внутри отчаянно-дикий протест. Ткачев не хотел даже думать, что двое крепких, распаленных яростью мужиков могут сделать с безоружной хрупкой женщиной, которая упрямо стоит на своем и делает вид, что ничего не понимает.
Если уже не сделали.
Что-то страшно и больно оборвалось в груди — показалось, что остановилось сердце.
Замер у стены, в конце коридора выхватывая взглядом знакомую дверь и тут же отводя глаза.
— “Тяжелые” все равно незаметно через окно не пробьются, там решетки. А тут нарисуются, дверь ломать начнут… тогда… все… — На миг зажмурился так крепко, что перед глазами замельтешили яркие круги. — Только если… Шумнуть бы надо.
— Понял, — коротко бросил Савицкий, одарив каким-то понимающе-сочувственным взглядом. Потянулся к мобильному.
***
— Она меня достала!
Ира уже перестала различать лица и голоса, так что не сумела понять, кто именно из двоих оказался таким нетерпеливым, да и какое это имело значение? Она вообще мало что осознавала кроме накатывающей сквозь полуобморочность нестерпимой боли. Даже собственное тело ощущалось одним сплошным сгустком боли — ни страха, ни злости, ни ожидания развязки, только одна сплошная боль.
— Может закончим с ней да и все?
— Совсем придурок, что ли?! Тут уже под окнами наверно гребаная армия ментов собралась! Так что без нее нам сейчас не выбраться. А там уж и продолжим… Эй! — носок ботинка пришелся по касательной, но по сравнению с прежними ударами почти не почувствовался, так что глаз Ира не открыла. Только вздрогнула, когда в следующую секунду лицо обдало влажной прохладой неожиданно плеснувшей воды.
Медленно разлепив мокрые ресницы, Ира даже не успела вдохнуть — что-то тяжело ударилось о решетку окна, звякнуло, разлетаясь, стекло, кабинет наполнился шумом, оглушительным треском, едким дымом, от которого моментально заслезились глаза, а горло стал раздирать кашель. Что-то громко и тяжело грохнуло со стороны входа, откуда-то возникли две фигуры, смутно различимые в дымной мути и накатывающей дурноте. Снова что-то загремело, кажется, рухнул на пол один из ее мучителей, заходясь яростным матом. Второй, отступая, вывернулся в последний момент, подхватив ее и выставляя перед собой. Что-то неприятно-холодное прижалось к намокшей ткани рубашки, потом новый виток боли — на этот раз пронзительно-жгучей, ослепляющей. Следом — ослабленная хватка, холодный пол, крепкая фигура, отпрянувшая к стене, щелчок затвора и — словно со стороны — надрывно-протестующе-отчаянное, едва слышное: