Катя Пал
***
Бабушка (мамина мама) в 15 лет встала к станку — делать авиационные снаряды. Работали в три смены, спали часто в цехах. Надорвалась. Потом в муках рожала мою маму и тетю из-за этого. А ее тетка работала телефонисткой в Кремле. За опоздание на работу — расстрел (так бабушка мне говорила, не знаю). И вот однажды, когда бомба попала на трамвайные пути, она побежала на работу пешком. А ворота, через которые нужно было проходить, уже опускались. И она легла на землю и проползла под ними…
Александра Шапиро
***
Паньшин Семен Сергеевич. 21 год был деду, когда после орловского училища он попал на фронт, через какое-то время ранение, помнит муторность после контузии в ногу, помнит мух, настырно лезущих в лицо. Потом пленение. Повезли в лагеря, где пришлось копать руду и соль. Помнит, как при этапировании смотрели в прострелы в вагоне. Помнит штабеля тел и печи Бухенвальда, когда проезжали мимо. Потом была победа и союзные войска, которые освобождали лагерных. Вышел сам с весом 35,5 килограммов. Никогда не ел больше пяти пельменей, смешно и страшно вспоминать…
Nataly Maystrenko
***
Отец вспомнил, как дед рассказывал, мол, нес ящик со снарядами, зацепился за провод связи, упал на спину с мыслью, как же сейчас рванет. И что снаряды рассыпались как огурцы. Но ничего не рвануло, потому дед собрал все назад в ящик и понес дальше.
Марина Мурина
***
Состоялся у нас как-то раз один пронзительный разговор. Не помню, почему, но бабушка внезапно заговорила о тех годах. «В сорок пятом прогоняли через город немцев… Пленных тогда было много, разводили их на работы по всей стране. А у нас в Сибири традиция была — как гонят арестантов, надо выйти и чего-нибудь им кинуть съестного, хоть хлеба кусок (да, в основном, только он и был). Жили мы тогда впроголодь, сначала все было для фронта, потом — для восстановления страны. А все равно — находишь кусочек хлеба и идешь. Так вот, гонят этап. Выходим, смотрим — немцы. Мальчишки совсем. Мороз, шинелишки на них тонкие, сами худые, видно, что мерзнут страшно. Ну, люди им хлеб и кидают…»
Меня это удивило в такой степени, что я подумал, будто ослышался или недопонял ее.
— Вы кидали немцам хлеб?!
— Да.
— Постой, но это же немцы! Вы же их ненавидели!
— И еще как! А что делать? Пропадут ведь!
И мы, помню, изумленно смотрели друг на друга: я, советский пионер, не мог понять, как можно кинуть последний кусок хлеба немцу, фашисту, вчерашнему врагу, а она — как можно было этого не сделать. Но наиболее памятны мне слова о войне, вырвавшиеся у нее на День Победы, который нам как-то довелось отмечать вместе. Я был уже взрослым человеком. Она собрала на стол; я разлил «по наперстку» — символически плеснул по несколько капель из чекушки в крохотные стопочки. «Ну, за Победу!» — с пафосом возгласил я. Она пригубила стопочку и отвернулась. Плечи ее мелко задрожали. «Ты чего?.. Ну, не плачь! Не надо. Победа же…» — я неуклюже пытался ее утешить. «Не плакать?.. Как не плакать-то?!» — она внезапно сорвалась на крик. «Вернулся папа с фронта. Кричат, мол, беги скорей, отец твой с войны пришел! Забегаю домой и вижу — сидит он… Рук по локоть нет, культи только остались, один глаз выбит, лицо… Лицо страшное, синее такое от пороха! Да его ж еще сколько лет не было-то, — не узнаю его, перепугалась! Чужой он мне кажется! Мне все говорят: „Подойди к отцу, это же папа твой вернулся!“ А я боюсь его, страшного человека этого, и плачу, прячусь от него… От отца родного! А!..»
Бабушка махнула рукой, оборвавшись на полуслове, и разрыдалась в голос.
Basil Stasevski
***
Рассказывала про немца с губной гармошкой, который с ней играл и давал консервы иногда, и показывал фотографию своей семьи. И как убило его во время бомбежек перед концом войны. Разные в ее рассказах немцы — некоторые люди как люди, а некоторые как есть фашисты. И про предателя-старосту, отобравшего последнюю корову. И как гнали евреев мимо деревни, а все пытались им что-нибудь передать. Как их расстреляли недалеко от деревни, и земля еще пару дней шевелилась, потому что половину закопали живьем. Как немцы забрали все, что было съедобного в доме, и они с бабушкой размалывали кору и солому и пекли из этого лепешки. Варили суп из крапивы. И брат сосал палец и страдал рахитом.
Ганна
***
Маме моего друга детства было 16, когда началась блокада. И в первую зиму, страшную, студеную, ее и подругу отрядили собирать умерших в парке ЦПКиО, что на Елагином острове. Шли они, сами тощие, качаются, и тащили за собой сани, огромные, тяжелые, и складывали они какими-то невероятными способами на эти сани окоченевшие трупы. Аллеи все белые, а люди чернеют, кого еще не засыпало. Вот тащат они этот груз, а ко второму мосту аллея чуть на спуск пошла, сначала то обрадовались, а потом как разлетелись эти сани, а девчонкам-доходягам и не удержать сани-то стало. Перед мостом как перевернулось все это хозяйство… Сели они тогда прямо на лед и расплакались, сил опять собирать трупы уже не было.