– Ничего особенного, приятель, – ответил Мак. – Джеки просто зашла узнать, как у тебя дела. А я сказал ей, что ты наверняка в пабе.
– Ага, – подхватила Джеки. – И тогда я велела жирному ублюдку вылезать из пеньюара и помочь прекрасной даме в ее поисках.
– Итак, – провозгласил Мак, добыв себе пинту «гиннеса», а Джеки – бутылку «пилса», – куда мы сегодня идем, босс?
– Понятия не имею, – ответил я. – Хотите взглянуть на какого-то нью-орлеанского пианиста в «Клубе 100»?
Их это предложение не впечатлило, и я зашел с другой стороны:
– Вот что я скажу вам, переговорите с тем лысым парнем и добудьте немного топлива.
Так, если опустить историю нашего пьянства, в четыре часа утра мы оказались в «Скала Синема» на Кинге-Кросс, созерцающими ночной сеанс и шумно вскрывающими пивные банки. Следующий фильм назывался «Сорви мою ромашку»[112], творение Роберта Франка, примечательное не только Джеком Керуаком и Алленом Гинзбергом, но и юной Дельфин Сейридж, а кроме того, печально известное как совершенно невнятная и необъяснимая картина. Спустя десять минут после начала наши обостренные амфетамином чувства уже не могли ни на чем сфокусироваться, поэтому мы ретировались в кафе.
– Что за непереносимое дерьмо! – высказался Мак. Потом добавил: – Вы знаете, что у меня в понедельник суд?
Я кивнул.
– У тебя – что? – переспросила Джеки.
И мы сели за столик, и Мак ей все рассказал, а Джеки тихо всхлипнула: «Ой!» – и начала плакать. Я сидел как бревно, но Мак просто прижал ее к себе и обнял. Она уткнулась лицом ему в грудь, да так и осталась, а я тем временем остервенело изучал программу фильмов на следующий месяц и пытался сделаться невидимым.
Через несколько минут Джеки оторвалась от Мака, ушла в дамскую комнату и вернулась немного успокоенная.
– Простите, – сказала она. Потом: – Не знаю, почему я прошу прощения. Это все потому, что Кейт обещала встретиться со мной сегодня вечером и не встретилась, а тебя посадят в тюрьму, а в последний раз, когда я была на работе, эти парни пытались убить тебя, Джефф.
– Не надо, детка, – ответил Мак. – Ночь выдалась долгой, давай поедем домой.
Внезапно я почувствовал, как меня захлестывает теплая волна, и Джеки тоже – легкость общения с человеком, который, кажется, может справиться с любыми кознями, что строит ему жизнь. И на какую-то долю мгновения таким человеком был Мак. Обезьяна на его спине спряталась.
На улице мы поймали такси. Сначала Мак попытался посадить Джеки и отправить ее домой в Хокни. Но Джеки не согласилась.
– Я больше не вернусь к этой сучке, – заявила она. – Джефф, можно я сегодня переночую у тебя?
– Эй, чем дальше, тем веселее! – заметил я, и мы перенаправили такси на Примроуз-Хилл. Дома встретили рассвет под записи Ника Дрейка и Тима Хардина[113]. Около шести Мак откопал припрятанный старый «валиум», и мы отрубились.
Проснулся я в десять и был несколько смущен, увидев рядом не одно, а целых два частично одетых тела. Мак обнимал Джеки, слегка похрапывая. Она же спала сном невинного младенца.
Я приготовил кофе, выглянул из окна и понял, что скучаю по Фрэнк.
18. ДЖЕФФ ИДЕТ В КИНО
В понедельник утром мы все отправились в суд, Мак, я и Прайя, адвокат. Джеки ждала нас снаружи. Мы вошли внутрь – и через пятнадцать минут вышли обратно с разъяренной Прайей. Полиция попросила отложить дело на две недели, только не удосужилась сообщить ей об этом.
Мак предложил по этому поводу выпить, но, к счастью, пабы еще не открылись. В воздухе витало настоящее понедельничное настроение. Прайя вернулась в свой офис, а мы сели на автобус до Кэмдена. Мак сильно оживился, купил выпуск «Мелоди Мейкер» и сказал, что едет обратно ко мне, чтобы «сделать несколько телефонных звонков, если можно». Мы с Джеки добрались до главной улицы и отправились на работу.
Остаток дня прошел без происшествий, если не считать парня с фургоном, полным африканских записей, которые он приобрел в Париже, и послеполуденные часы я провел, делая вид, будто могу отличить джу-джу от зук. Парень предложил нам перестать называть такую музыку «этнической» и вместо этого попробовать «мировую музыку». Звучит толково.
Потом я пошел с Маком в паб, в «Ширококрылого орла» на Парквэй, и он сообщил мне, что подумывает собрать новую группу. «Что-нибудь такое, с громкими гитарами».
– О, – ответил я, – вот так сюрприз! – но был рад это слышать.
Спросил его про Джеки.
– Ты влюбился в нее или что? – слабая попытка пошутить.
Иногда рядом с Маком я чувствовал себя несмышленым малышом рядом со взрослым мужчиной – и это оказался как раз один из таких моментов. Он просто взглянул на меня со слегка раздосадованным выражением на лице, сказал:
– Она милая девочка, – и сменил тему. Начал болтать о том, кого позовет в свою группу.
Услышав три-четыре имени, я заметил:
– Больше похоже на общество анонимных наркоманов, чем на группу, – и Мак рассмеялся.
Остаток вечера прошел хорошо.
У Стиви Уандера есть песня под названием «Tuesday Heartbreak», и весь следующий день она крутилась у меня в голове. Вторник – паршивый день почти для любой работы, и магазины звукозаписей не исключение. Никто не покупает записи по вторникам, и, помимо распаковки большой посылки от «EMI», мне было практически нечем заняться, разве что думать о предстоящем вечером свидании с Фрэнк. Разлука может разжечь в сердце любовь – а может и не разжечь; что же касается меня, то в Фрэнк мое сердце определенно испытывало потребность.
Поэтому я бродил по магазину и огрызался на окружающих. Около половины шестого явился один из моих самых нелюбимых посетителей, парень в отвратительном крапчатом костюме, с отвратительным крысиным хвостиком, который повадился заходить раз в неделю и просить поставить недельный хит-альбом, от чего бы там ни тащились эти люди, инспектирующие поп-записи для достойных газет. Итак, этот урод прослушивал нового Питера Гэбриэла, или «Orange Juice», или Брайана чертова Иноу, а потом всегда устраивал одно и то же тупое шоу, делая вид, будто лихорадочно размышляет, стоит или не стоит его покупать, после чего с сожалением пожимал плечами и молча выходил из магазина.
Ну, в этот вторник мое терпение лопнуло. Он пришел насчет увенчанных сомнительной пальмой первенства «Hounds of Love» Кейт Буш, и я взорвался.
– Слушай, поверь мне на слово, это полное дерьмо, и мне плевать, что там пишет Ричард чертов Вильямс в своей «Таймс», лучше она от этого не станет, и, кроме того, раз уж ты все равно не собираешься ее покупать, лучше отвали и оставь меня в покое!
Тогда он пожаловался менеджеру. Толку от этого не было никакого, просто Шону, для соблюдения приличий, пришлось подняться наверх и попросить меня убавить звук – «The Birthday Party»[114], я всегда их ставлю, когда у меня отвратительное настроение – и прекратить отпугивать покупателей.
В общем, одно за другое, и когда настало время идти в «Кембридж», на Кембридж-Сёркус, чтобы встретиться с Фрэнк, я пребывал не в самой лучшей форме. Мне повезло, она опоздала, я успокоился и к моменту ее появления выпил полпинты «гиннеса». Фрэнк чмокнула меня в щеку. Едва я успел купить ей пиво, как нам пришлось поспешить по Мартинс-Лейн к кинотеатру «Люмери».
С «Бойцовой рыбкой» все оказалось в порядке – действительно хороший фильм, я хочу сказать, что на экране впервые появился Микки Рурк, и если бы он больше никогда не снимался, все равно стал бы легендой и за пределами Франции – но в этом фильме действительно что-то было, может, потому что его сняли черно-белым, и происходящее на экране выглядело настолько нереальным, что я нервничал. Честно говоря, меня нервировало все происходящее. Несколько часов в темноте, проведенные в попытках решить, коснуться или не коснуться руки соседки, когда тянешься за попкорном, всегда нервируют.
112
«Сорви мою ромашку» («Pull my Daisy») – фильм, снятый в 1959 г. Робертом Франком (Robert Frank); главные герои – Мило, железнодорожный тормозной кондуктор, и его жена, художница, у них есть друзья-поэты, большую часть времени проводящие в их квартире.
113
Ник Дрейк (Nick Drake) – род. в 1948 г. в Рангуне, Бирма; фолк-рок, барок-поп, бритиш-фолк.
Тим Хардин (Tim Hardin) – род. в 1941 г. в Юджине, шт. Орегон; фолк-рок, фолк-блюз.
114
«The Birthday Party» – группа сформирована Ником Кейвом в 1977 г. в Мельбурне, Австралия; нью-вейв, гот-рок, пост-панк.