– Тоже мне, город, – ворчит Карим, распечатывая цинк с патронами. – Простреливается насквозь, как консервная банка.
– Видали и хуже.
Патронов набираем столько, сколько может утащить. Их никогда не будет много. Один из парней, набивающий пулемётную ленту протягивает нам ремень. На нём висят пять или шесть полулитровых фляг. Да, воду мы обязательно возьмём. Без неё мозги вскипят раньше, чем их вышибут.
565 год, по летоисчислению Нового мираБезымянный посёлок, к северо‑западу от форпоста «Последний привет»
Когда вечером, к исходу второго дня, наступила короткая передышка, я добрался до лазарета. Как уже говорил, его развернули неподалёку от центра городка. Рядом с домом шерифа. Окна двух соседних домов заложены мешками с песком. Тонкие стены укрепили ящиками с землёй и деревянным брусом. Это лучше чем ничего. Сейчас там два пулемётных гнезда. Прикрывают раненых и при необходимости поддержат огнём центральную точку обороны.
Раненых уже около двадцати человек. Конечно, их было гораздо больше, но кто будет валяться, если ещё можешь стрелять? Особенно когда рядом дерутся твои друзья и близкие. Как говорит Майкл Беннет: «Если есть силы, чтобы прицелиться, значит у тебя не рана, а царапина». Пастор, о котором мне рассказывали, был здесь. Высокий худощавый парень, лет тридцати с небольшим. Да, я его уже видел. Черноволосый, с короткой стрижкой и большими залысинами. Тёмные глаза немного прищурены. Мне кажется, что он слегка близорук. Его чёрная пасторская рубашка была перепачкана красной пылью и порвана в нескольких местах. На загорелой шее белел белый квадратик пасторского ошейника. Кстати, он отказался брать в руки оружие, но добросовестно таскал ящики с патронами. Добирался до наших позиций ползком. Иногда, когда было особенно тяжело, я слышал как он молился. Правда, слова молитвы иногда путал, перемешивая их с отборной руганью и проклятьями. После этого он уходил обратно в тыл, вытаскивая на себе раненых. Помогал добраться до медиков. Пытался как‑то ободрить живых и провожал мёртвых.
Я не особенно жалую священнослужителей. Слишком много в них фальши и лжи. Религия, как ни крути, это вечный бизнес. Но, как утверждает Карим, есть разница между верой и религией. Мне часто доводилось видеть парней, которые молились под пулями. Может быть Шайя и прав – на войне не бывает атеистов.
Этот пастор был не самым плохим мясом на этой войне. По крайней мере, он был честен. Даже с умирающими. Говорят, что когда шерифу вытаскивали пулю из бедра, рядом с ним умирал молодой парень. Помочь ему было нельзя и он тихо уходил. Пастор опустился на колени и дотронулся до его плеча. Видимо он хотел прочитать молитву, но мужчина остановил его.
– Оставьте, святой отец, – он качнул головой, – не надо тратить время.
– Разве тебе не страшно, сын мой?
– Нет, святой отец…
– Мне было бы страшно, – честно признался пастор.
Лена, в белом халате, забрызганном пятнами крови, сбивалась с ног. Знаете, иногда, самые крепкие мужчины, получив пулю начинают визжать как дети. Я понимаю – это страшно. Страшно, когда чувствуешь накатывающуюся слабость. Холодный предсмертный пот выступает крупными каплями на лице и тебе кажется, что всё – это конец. Это очень страшно. Умирать всегда страшно. Потому что впереди пустота, а в загробный мир ты не веришь. Люди, которые могут умереть с достоинством, большая редкость.
Я принёс нашим женщинам горячий чай и несколько сэндвичей. Посадил Лену на пустой, брошенный у входа патронный ящик и заставил немного отдохнуть. Настя тоже была здесь. Она как раз закончила перевязывать раненого и проводила его к выходу. Это был один из парней Майкла Беннета. Южанин, припадая на раненую ногу, торопился обратно. Ему хотелось драться. Удачи тебе, парень.
Лена торопливо жевала и постоянно оглядывалась на вход. Ждала, что могут принести очередного раненого. Хорошо, если его друзья успеют вколоть обезболивающее и он не будет орать благим матом, зажимая разорванный пулями живот. Хотя, с такими ранениями сюда не приносят. Такие люди просто не добираются до лазарета. Они лежат там, где их настигла пуля. Пуля или гранатный осколок. Маленькие кусочки горячего металла, превращающие ваши внутренности в кровавую кашу.
– Главное, ты не лезь в самые гиблые места, хорошо?
– Я постараюсь, – киваю я и глажу его по голове. Будто маленького ребёнка.
– Очень тебя прошу, – она теребит меня за разгрузку. – Слышишь?
– Да…
– Очень прошу.
Через час я ухожу обратно. Целую её на прощание и ухожу. Ленка провожает меня до выхода и я знаю… Чувствую, что она смотрит мне вслед. Не хочу оборачиваться. Как будто прощаешься навсегда.
Добираюсь до наших позиций уже в сумерках. А ещё через несколько минут, к нам возвращается раненый шериф. Не знаю, как он сюда доковылял, но ругается он громко. Прекрасно. Если ругается, то и драться сможет. И тут нас начинают обстреливать. Опять. Дьявольщина, когда это закончится?! Шериф с перекошенным от злости лицом, успевает занять позицию и что‑то мне кричит. В паузах между выстрелами успеваю понять, что он переживает за лазарет. Приближается ночь, а там слишком много гражданских. Женщины, дети, раненые и «бездельники». У шерифа, под это определение попадают мужчины, которые оружие увидели совсем недавно. Они плохо стреляют и не дай бог, если бандиты прорвутся к центру посёлка! Мне даже представить страшно. Я быстро окидываю взглядом бойцов и перебираюсь к Джеку Чамберсу.
– Легенда, бери всех наших парней и перебирайтесь в центральную часть.
– Какого дьявола, Поль?!
– Поможете ребятам. Там рядом лазарет. Не хочу, чтобы эти твари туда прорвались.
– Там же хватает людей, Поль! А вы здесь без нас не удержитесь!
– Давай без разговоров, Легенда! Хорошо? Не переживай, мы удержимся!
– Хорошо, – Джек кивает и пробираясь между бойцами хлопает наших парней по плечам. Через некоторое время, дождавшись небольшого затишья, короткими перебежками, они уходят к центру города. Сашка Козин, на прощание, весело мне подмигивает и бросает.
– Не переживай, Пашка! Прорвёмся!
Карим бросает взгляд в их сторону и поворачивается ко мне.
– Зачем ты их туда отправил?
– Там меньше стреляют, – прокричал я, – больше шансов выжить!
– Правильно! – кивнул Шайя и едва успел укрыться за бруствером. Свистнула пуля и где‑то рядом грохнула взрыв. Опять началось! Карим громко матерится, но я почти не слышу.
– Что? – я стараюсь перекричать грохот пулемёта, бьющего рядом с нами.
– Всё правильно! – кричит он и привалившись к мешку с песком, набивает опустевшие магазины. – Здесь слишком жарко для них!
Это ещё не жарко. Надо благодарить бога, что у бандитов нет миномётов! Через полчаса мы почти теряем левый фланг. На него наваливается волна бандитов, которые понадеялись на сумерки. Шайя забирает с собой двух парней из числа помощников шерифа и сваливает туда. Мы остаёмся вчетвером. Пока они пригибаясь пробираются через улицу, мы отсекаем пулемётным огнём ещё одну группу бандитов. Эти твари рвались к левому блоку, но мы успели прижать их к земле. Через несколько минут Карим с парнями включаются в игру. Мы слышим несколько гранатных разрывов и сухой треск автоматных очередей. Парни у шерифа неплохие и проблем у Шайя возникнуть не должно.
С южной окраины доносится пулемётный огонь. Там дерётся Майкл Беннет и ещё полтора десятка парней. Иногда, в минуты затишья, до нас долетают их дикие вопли. Парни настоящие сумасшедшие! Они уже три раза ходили к контратаку, завывая как техасские волки. Знаю, что Майклу тяжело обуздать этих бешеных парней. Когда я был в лазарете, он туда приходил. Принёс раненого. Слышал, как Майкл ругается. Срывая голос в непереводимых словесных аллегориях, щедро заправленных тягучим техасским акцентом.
Слева от нас, кто‑то бьёт длинными, на расплав ствола, очередями. Так стреляют когда нет времени на прицеливание. Или не умеют стрелять. Но здесь таких нет. Здесь они просто не выживают. Значит это Карим. Отбивается от прорвавшихся бандитов. Ещё через несколько минут огонь приходит в норму. Короткие, злые очереди. Теперь я точно знаю, что это Шайя.