— Ваш муэдзин, амир, всё-таки порядочная скотина, — спокойно заметил незнакомец. — Он вопит, словно никогда не слышал о наставлениях Биляла ибн Рабаха. [1]
— Кто ты тако…, - начал было хозяин, но пришелец не обратил на это никакого внимания и спокойно продолжил говорить.
— Жаль, что он не видит разницы между настоящим азаном и криком. Иначе бы давно понял одну простую вещь. Если бы воплями можно было разбудить совесть спящего мусульманина, то самым лучшим муэдзином был бы лопоухий ишак.
— Кто ты? — повторил свой вопрос старик.
— Это не важно, — незнакомец покачал головой и кивнул на саквояж. — Вот твои деньги, амир. Вся сумма. Двести тысяч экю. Как вы и договаривались. Где наши пленники?
Он говорил неторопливо и спокойно. На хорошем арабском языке. Говорил чисто, но с каким-то странным акцентом. Короткими фразами. Будто не говорил, а отливал слова из расплавленного серебра.
Чеченец нервно дёрнул щекой, прищурился и ещё раз посмотрел на саквояж. Его левая рука незаметно скользнула под подушку, но гость заметил это движение. Заметил и усмехнулся. Улыбка коснулась губ, но взгляд остался холодным. Тёмные глаза — как два оружейных ствола, готовые в любую минуту огрызнуться пулей. Предупреждая ненужные действия хозяина дома, незнакомец ещё раз качнул головой и поднял повыше пистолет.
— Не надо делать глупостей, амир. Ты ведь, слава Аллаху, не вечный. Зачем тебе лишняя дырка во лбу? Тем более, что твоей игрушки там уже нет. Как и охранников у дверей твоего дома, — усмехнулся гость. — Не переживай, они живы. В целости и сохранности. Пройдёт немного времени и очнутся. Разве что головы будут немного болеть.
— Я тебя…
— Ты опять меня не слышишь, амир, — с сожалением в голосе повторил незнакомец. — А всё почему? Потому что ты забыл про три, завязанных шайтаном, узелка. Иначе бы не валялся в кровати, а встретил рассвет с молитвою и душой переполненной радостью.
— Их здесь нет.
— Это плохо, — покачал головой незнакомец и улыбка слетела с его лица. — Где они?
— К югу отсюда. У надёжных людей.
— Жаль, что мы плохо поговорили. Очень… Очень жаль. Можешь не провожать, — гость встал и аккуратно подвинул стул к стене, украшенной богатым текинским ковром. На нём висело несколько старинных шашек и два кавказских кинжала, украшенных серебром. Он посмотрел на лежащего чеченца и сухо обронил.
— Мы ждём ещё три дня. Потом, ты уж не обижайся амир, но умирать ты будешь долго и мучительно. Как и все твои близкие. И похоронят тебя, паскуду, завернутым в грязную свиную шкуру. Как знал, что может пригодиться. Специально приготовил.
С этими словами, незваный гость подхватил саквояж, открыл дверь и спокойно вышел из комнаты.
1
Конец восьмидесятых годов
Западная Европа
Утреннее солнце дразнило. Оно предательски пробивалось через узкую щель между занавесками и осветило мою холостяцкую берлогу. Ещё бы немного и луч света добрался бы до подушки. Будильник, стоящий на прикроватной тумбочке зашелестел шестерёнками, собираясь выдать звонкую порцию звуков, но я успел хлопнуть его по большой медной кнопке. Когда-нибудь я его выброшу. Или отправлю в полёт. В открытое окно или в стену. Со всего размаха. Этот большой будильник, достался мне от предыдущего постояльца. Своим звоном он мог поднять и покойника. Думаю, что прежний хозяин был просто счастлив, когда забыл его здесь.
— Доброе утро маленькая моя, — я не вижу лица, но чувствую как изменилось дыхание моей проснувшейся подружки. Как у разбуженной кошки. Сейчас она что-нибудь нежно промурлычет, поцелует меня в шею и пойдёт в ванную. И будет долго плескаться в душе, напевая смутно знакомую мелодию. Она поёт её каждый раз, когда ночует у меня, но я никак не могу вспомнить название этой песни.
— Боже, как мне не хочется вставать, — она садится на кровати и потягивается. И всё это с закрытыми глазами. Ещё не проснулась.
В конце концов она показала мне свои хитрые зелёные глаза, посмотрела на часы и нехотя поднялась. Ещё раз потянулась. У неё красивое тело и она это знает. Она любит его демонстрировать. И знает, что мне это нравится.
Солнце скользнуло по её загорелой коже и Хельга довольно улыбнулась. Потом показала мне язык и ушла в душ. Мол, даже не думай приставать! Или наоборот — попробуй не приставать? Кто знает, что у женщин на уме? Подчас они и сами этого не понимают. Куда уж нам, грешным… Поэтому, мне остаётся лишь проводить её взглядом и довольно хмыкнуть. Нет, конечно можно нарушить этот привычный ритуал и присоединиться к ней. Поначалу она будет возмущаться. До первого поцелуя. В ложбинку, между лопаток. Потом… Эх, дьявольщина… В итоге из душа мы опять переберёмся в постель и я опоздаю на дежурство. Сегодня это нежелательно.
Пока она умывается, я иду на кухню. Точнее — закуток, который так называется. Делаю кофе. При всех достоинствах моей светловолосой подружки, готовить кофе она не умеет. Потом мы меняемся местами. Я иду в душ, а она хлопает дверьми холодильника и готовит мне завтрак. Просто семейная идилия, а не утро.
— Спасибо, — я целую её в шею и получаю шлепок по пальцам.
— Даже не думай!
— Как бы не так, — бурчу я и провожу руками по её бёдрам. Хельга пытается возмущаться и перебирается на другой конец стола. Подальше от моих рук. Правда смотреть на неё никто не запрещает и я, с большим удовольствием, рассматривая эти стройные ножки, обтянутые тёмными чулками со стрелкой. Строгая чёрная юбка, белая блузка и деловой пиджачок. Чёрт побери! Прав был старик Сесиль Сен-Лоран: «Женщина без чулок, как роза без запаха. Что же тогда сказать о женщине, которая носит чулки со швом? Ничего, так как слов будет недостаточно!»
— Карим, даже думать не смей! — она перехватывает мой взгляд и знает, чем это может закончиться. В конце концов, я устраиваюсь с сигаретой и чашкой кофе у открытого окна. Хельга почти не курит и не любит курящих. И своему мужу, насколько мне известно, дома курить запрещает. И как только она терпит мою прокуренную берлогу — ума не приложу.
— Сегодня я не приеду, — сообщает она, осторожно намазывая гренок вишнёвым джемом.
— Жаль.
— Мне тоже.
Про то, что мы увидимся только через три дня, я знаю ещё со вчерашнего вечера. Она придёт в гости, когда её муж уедет куда-то в Баварию или Бельгию. На очередной съезд рвачей. Пардон, — врачей. Хотя, мне то какая разница? Бьюсь об заклад, что своих медсестёр он трахает чаще, чем свою жену. Так что — через три дня и ни днём раньше. Она сообщает мне эту информацию с таким видом, будто это очередной прогноз погоды, но я просто обязан что-то ответить. Что-то похожее на: «Да, дорогая, лето в этом году холодное. Возьми зонтик дорогая. Не задерживайся, дорогая». Вместо этого я недовольно хмыкаю и продолжаю рассматривать её ножки.
Да, вот такой я аморальный тип. Сплю с чужой женой. Какой кошмар, да? Если честно, то ваш праведный гнев, меня не сильно печалит. Если собрать все мои грехи, то этот будет самым маленьким. И одним из самым приятных.
Ещё через полчаса мы заканчиваем завтрак. Пока я одеваюсь, она вертится перед зеркалом и поправляет чулок. Поймав мой взгляд, делает грозное лицо. Хм… Ваше счастье, фрау Хельга, что мне надо на работу. Иначе грозное лицо, с этими лукавыми чертенятами во взгляде, послужило бы хорошим поводом вас раздеть.
Хельга замечает мой, висящий на спинке стула бронежилет и по её лицу пробегает тень. Она не любит мою работу. Увы, мадам, но это не обсуждается. Каждый занимается в жизни тем, что умеет. Ваш муж умеет резать и служит в большой и шикарной клинике. Я тоже умею резать людей, но мои «операции» стоят гораздо дешевле и не так полезны для человеческого организма.