К садику подхожу весьма оптимистичный: и свет в конце туннеля, и солнце не фонарь, и жизнь прекрасна и удивительна. Перелажу через забор и прячусь — ну, не нудист я! — в ёлочки, пардон, отлить. В смысле, пожурчать лесным родничком на закате нового дня; взбрызнуть пенистым гейзером поверх асфальтных складок, и повиснуть в звенящем воздухе цветной пыльцой радуги. Вдыхая нежный запах хвои, радуясь беспечному щебетанию пташек и… И надо же в этот бесподобно погожий денёк вступить в дерьмо. Кто-то под этими шишками уже побывал. До меня. А ведь здесь дети бегают. Детский сад ведь, а не Дом Советов…
Небо перечёркивают инверсионные следы перехватчиков — мёртвому припарка.
…летят самолёты: салют мальчишу…
Опять не даёт покоя жажда — выпить, что ли, пива? — вдруг попустит?
Пьём пиво — куда только помещается? И опять пьём, и опять место найдено. Что? Уже некуда? Господа, позвольте не согласиться! Ради такого святого дела необходимо изыскать резервы!
А вот и она, любимая и дорогая! Мы идём к тебе, лапуленька ты наша обшарпанная! Милая, как вовремя мы тебя нашли, ты даже не представляешь! Мы уже не могли без тебя, веришь?!..
Прощай, зайка, нам дальше пора. В путь-дорогу! Нас ждут великие дела!..
О, сударыня платиновая блондинка цвета металлик! Крашенная? Ничего, под пиво покатит!
— Пацаны, если мы её щас не найдём, то я не знаю…
— Ой-ёй-ёй, какие мы страшные! Можно подумать, можно подумать! Зачем так гудеть…
— А эта вообще какая-то основательная, солидная слишком, я даже стесняюсь…
— Что вы, мадам, что вы?! Нет-нет-нет, это не урина, нет! — это брызги шампанского…
В тот вечер мы выпили по семь литров «монастырского» и обоссали одиннадцать трансформаторных будок.
Да, случались стоящие приколы: это додуматься надо было — договориться отливать только на «Высокое напряжение! Опасно для жизни!». Мы тогда весь район оббегали в поисках, потому что в одном месте дважды нельзя было — договор, как известно, дороже баксов.
…а в горле сопят комья воспоминаний…
Подхожу к пацанам.
Играют в дэб. Не на лавэ — на пиво. На деньги играть глупо: если садишься со своими, взаиморасчёты быстро изничтожат дружеские отношения, если с левыми отпадающими — однажды нарвёшься на шулеров. А так — выиграл? проиграл? — вместе со всеми пивка дёрнул и никаких обид.
Карты, приятно заполнившая желудок жидкость и рифлёная подошва, зловонно намекающая на необходимость поковырять её палочкой… Многогранность ситуации навевает желание помечтать о смысле жизни вслух. Что я и делаю:
— Пиздато было бы сейчас посидеть с удочкой: бережок, водичка, воздух, мама вкусно жарит рыбу…
Внезапно загораюсь темой:
— Пацаны, поехали на рыбалку! Посидим, отдохнём!
— Когда? — вяло интересуется Хрюша: изучает расклад на наличие козырей и хоть чего-нибудь «за слово».
— Сегодня, на зорьку, электричка в час сорок!
— Куда? — козырные пики упорно не наблюдаются, до терца по кресте в девятку не хватает самой малости: крестовой девятки, что, впрочем, с лихвой компенсируется бубновой и червовой.
— Как куда? В Чугуев, на Северский Донец. Отдохнём культурно.
— Поехали, — соглашается Слон, узурпировавший всю стоящую пику; светит бэллованным полтинником. — Сколько водки будем брать? Там второй раз не сбегаешь.
— Можно и поехать, — выносит заключительный вердикт Хрюша. — В час у моего подъезда. Я возьму бутылку сэма.
— Пацаны, а зачем бухло?! Удочка, бережок, водичка…
В их взглядах понимание: подпил, теперь хуйню несёт. Ничего, протрезвеет — осознает.
Часам к одиннадцати остатки постпивного оптимизма последними аммиачными каплями излились в пасть Белого Брата. Тяга к рыбной ловле рассосалась, как пупок после сеанса Кашпировского.
Но…
Лёжа на лавочке в пустом тёмном вагоне, любуюсь огнями ночного города, мелькающими за окном. Пытаюсь определиться, в какой именно обуви — в классических белых тапках, или в модерновых синих ластах? — видал я свои гениальные идеи.
Поезд несколько раз сходил с рельсов и забавно стучал колёсами по гравию, иногда отклоняясь значительно в сторону от рельсов, чтобы догнать очередную жертву в оранжевой безрукавке, или снести на безымянном переезде маленький домик с семафорящей тёткой на балконе. Но, не смотря на вольный нрав, он каждый раз возвращался на блестящие даже в темноте полосы чермета, сожалея о прошедших дедовских временах, когда можно было стравливать горячий пар на пассажиров, сжигать в топке кубометры леса и героев революции. А потом поезд впал в депрессию: колёса стучали исключительно по рельсам, безобразия прекратились. Мне стало безопасно и грустно…