В тот день я больше не пил. Расхотелось.
Посошок — это бутылка водки. До дна. Хотелось бы больше, да нету.
— Ну ладно, пора и честь знать. Похромал я, Костик.
— Погоди, я тебя провожу.
— Да зачем? Я и сам дорогу знаю. Дойду, не переживай.
— Не-е, я провожжжу.
— Нахренища?
— Нннадо.
Спорить бесполезно.
Он одевается и, конечно, натягивает берцы, в которых ходит и в двадцатиградусный мороз и в июльскую жару. Некоторые без хавки жить не могут, или там без ширки, а Костик — без армейских ботинок на кровавых мозолях. Он когда-то на спор эти берцы месяц не снимал — даже на ночь и в ванной.
Выходим.
Вечер.
Погодка просто сказочная: лёгкий морозец, нежный не затоптанный снежок продолжает падать, ни малейшего намёка на ветер. Домой идти не хочется. Хочется чего-то светлого.
— Не мешало бы отлить.
Костяра согласен со мной — он ловит языком самые крупные снежинки.
Находим подходящее для мокрого дела дерево.
Это какой-то собачий инстинкт: отливать на дерево. Пофиг на какое, лишь бы не кактус из патриотических соображений. Интересно, а девушки по какому принципу выбирают укромное местечко, чтобы справить малую нужду в экстремально-внедомашних условиях? Надо будет как-нибудь спросить…
— Шурка, ты знаешь шо-нибудь о руссбое?
— Это шо-то типа каратэ?
Фукает и машет руками:
— Это же разные вещи. Это же истинно славянское. Щас я тебе покажу.
— Да ладно, Костик, не надо.
Шутки шутками, а крышу у Шамана сносит основательно. Иногда. У него и справка есть.
Топал как-то по улице пьяный мальчик Клим: бритый череп, братья на зоне. А навстречу — подпитый тинэйджер Костик, рокер-неформал.
И захотелось пьяному мальчику подпитого тинэйджера жизни научить. И сломал он нунчаки о хаерастую голову — голову Костика. А Костик не растерялся: достал нож и попырял пьяного мальчика Клима в живот.
Упал пьяный мальчик и не шевелится. Ну и ладно, сам себе злобный баклан. Нефиг нунчаки распускать.
А мимо бабушка семенила:
— Беги, милок, но сначала лучше добей. А то оклематься злыдень может. Оно, знаешь, милок, злыдни такие живучие. А бабушку не стесняйся, милок, добей, не береди душу, ночь же спать не буду!
Но Костик бабку не послушал: горло перерезать не стал, хоть руки и чесались, и не побежал, а спокойно дальше потопал — дела у него были.
А когда прошло полчаса и сотня человек мимо, поднялся с асфальта протрезвевший мальчик Клим, снял разодранную куртку и, не веря в удачу, уверовал в Господа нашего, Иисуса Христа — когда пальчиками дрожащими поцарапанный живот пощупал. Без сквозных дырок.
В те времена мы все ходили с ножами. Мне, например, мама купила: сказала «Сына, лучше ты, чем тебя». Но острая железячка в кармане кажется глупой игрушкой, когда дышащий в пупок сопляк стреляет у тебя сигарету, беззаботно поигрывая предохранителем ПээМа…
— Да ладно, Костик, не надо…
С криком «Ки-я!» (в руссбое всегда кричат «Ки-я!» — это же истинно славянское слово) он делает выпад правой ногой — в промежность.
Мне не удаётся в полной мере оценить всю прелесть руссбоя, ибо я предпочитая отпрыгнуть за дерево. А Костик, теряя равновесие (как-никак батл водки внутри), шлёпается в снег. Нежный и не затоптанный, но как бы это помягче… уже слегка замочаленный.
Поднимается.
— Прикольно, Костик, прикольно. Очень даже. Мне понравилось. Особенно последнее движение. Солидно.
— Нет, ты не понял. Ххх-а! — и опять в снегу. А я за деревом.
Лежит, обиженно моргает:
— Слышь, Шурка, а ты знаешь, как будет на санскрите спирт? А пиво?
— Не-а, не знаю. И как?
— И я не знаю. Это же невежество: живёшь, живёшь, а как пиво на санскрите…
А потом я нёс его домой.
По пути он перепугал проходивших мимо девчонок, внезапно заорав на всю улицу:
А ещё он заявил, что будет петь «Миллион алых роз» по-японски. И запел:
— Хатумай, хатумай…
Наверное, это по-японски. С акцентом. Истинно славянским.
Костик, Костик…
Как-то к Шаману забежал Слон. Жаловался, что всё хуёво, что скоро сессия, а это уже само по себе полный…
— Хочешь, чтоб было хорошо? — спросил Костик. — Всё познаётся в сравнении.
Но Слон лишь отмахнулся и не обратил внимания на хитрую улыбку. А зря.