— Шакил, ты чо? Ёбнулся?
— Нет. Просто я не фанат «Динамо Киев». — В носоглотке противно пересыхает. — Амбал, ты дохлый такой прикольный. Ты веришь мне, Амбал?
— Верю, Шурик, верю. — Амбал искрится золотом и перламутром, блёстки до рези в глазах.
Я отворачиваюсь, ухожу: вы слышите шелест моих пяток? — мокасины скользят по кафелю бара. А в глазах размытые силуэты друзей — пугливо нечёткие — от слёз, наверное.
Я иду и чувствую, как в моих волосах топорщатся орлиные перья, а пальцы сжимают томагавк — Я, Чингачгук!
Я ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН.
Меня хватают за скальп, но я не дамся — прерия ещё обагрится кровью бледнолицых, а вигвамы вождей надолго забудут о трубках мира, я не позволю, я… Дайте мне огненной воды!!
— Ебать, Шакил, нажрался. Макс, помоги.
— Слышь, Дрон, а куда его? Только не ко мне…
Никто из нас и представить не мог, что именно тогда в штате Миссури на авиабазе Уайтмен открывается специальный ангар, в котором постоянно поддерживается определённый микроклимат — обшивка малозаметного бомбардировщика Б-2А «Спирит» имеет нежное радиопоглощающее покрытие, плохо переносящее атмосферное воздействие.
Капитан Кен Двили, шутя и свойски подмигивая, в тысячный раз рассказывает напарнику, как его сбил «этот чёртов МиГ-29». Ф-117 развалился прямо в воздухе — в тридцати двух километрах от Белграда. Кен в тысячный раз с придыханием смеётся и в тысячный раз забывает поведать, как он семь часов молился Господу Богу, пока командос не нашли его — чуть раньше югославской полиции. Его переправили на авиабазу Авиана в Северную Италию. Кен в тысячный раз промолчит о том, что в поисково-спасательной операции был потерян вертолёт с бойцами спецназа на борту.
Вот «летающее крыло» выруливает на взлётно-посадочную полосу.
Пятнадцать километров над землёй в режиме радиомолчания.
Через тридцать семь часов «Спирит» будет над Запорожьем.
Я обожаю бродить по улицам, заткнув уши плеером и предварительно дёрнув для храбрости.
Машины гудят в пробках, а в наушниках рёв гитар. Народ матерится, тычась узелками пожитков мне в спину, — а я слушаю «It's on me». Есть только асфальт, музыка и мои неторопливые ноги. Падает снег — заторможено, с наплевательским отношением абсолютно ко всему.
Паника противно пахнет липким потом, а ведь минус двадцать. Перепуганные толпы спешат покинуть город — в стране объявлено военное положение! — на центральных улицах танки расчищают автомобильные заторы.
Турецкий десант высадился в Крыму. Янычаров встречали хлебом и солью.
Ровно пять часов и шестнадцать минут назад президент Соединённых Штатов Америки заявил о нанесении ядерного удара по крупнейшим городам Украины, укрывающей на своей территории международного террориста Усаму Бен Ладена. И чтоб поверили, уничтожил Запорожье…
Шоу начнётся спустя два часа сорок четыре минуты. О секундах мелочиться не будем. Не время.
Массовое мародёрство. НО пиво почему-то никто не берёт. Консервы, колбаса — это да, водка да. А вот пиво… Мне больше достанется.
Ёлы, оказывается, вот о чём я всю жизнь мечтал. Пролезть в разбитую витрину, через двери неинтересно. Выбирай, какое пивко больше нравится. Хочешь светлое? — нет проблем! Тёмное? — нэма пытань! «Балтика»? «Гёссер»? — да хоть ноги мой!
Спешу насладиться — столько сортов попробовать не успел. Опорожняюсь тут же, не отходя от кассы.
Бля, я же безмерно счастлив, мне не о чем жалеть — ЛИШНИЕ ДНИ?! — да какие они, в анус, лишние?! Моё всё, всё моё, не о чем жалеть — зола это всё. Скоро.
Мне всегда хотелось написать роман о моих друзьях, о наших синьках — роман в трёх томах, и назвать «Пиво и водка», по аналогии с «Война и мир». Но без войны. Жаль, без войны не получится. Да и романа не будет: не успел я, всё как-то времени не было. А начиналось бы сиё творение так.
Однажды кто-то слишком трезвый посмотрит на меня и скажет:
— Ты не родился в рубашке. Ведь что такое счастье? Не знаешь? Так зачем тебе неизвестно что?! Ты выбрал здоровье, и всё, и не нужны тебе всякие глупости. Ты родился в противогазе и с одноразовым шприцем вместо члена. Ты — 199-й чернобыльский мутант.
А я в ответ закашляюсь и сплюну кровью, скривлюсь от боли и перепугано полезу рукой в расстёгнутую ширинку…
Да, именно так.
Я бы поставил точку в конце, вышел на площадь: там бы стояли ВСЕ ОНИ — живые и вечно живые. И я сказал бы им речь. Я залез бы на высокую трибуну, жадно припав к рупору.