Наступила ночь. Света легла спать, но сон не шёл. Она долго лежала с открытыми глазами, и всё думала, думала, и думала. Было тихо. Вдруг дверь, ведшая в её камеру, тихонько скрипнула, и тонкая полоска света из коридора, медленно ползая по полу, затем по стене, потолку, ясно дала понять, что дверь открыта. Всё это было странно ещё и тем, что никакого лязга ключей в замочной скважине, либо звука отпираемого засова, не было слышно. Сначала Света повернула голову в сторону двери, с минуту молча смотрела, затем вполголоса окликнула того, кто мог бы открыть эту дверь. Но никакого ответа не последовало. Холодок пробежал у неё по спине. Что могло бы это значить? Может это кто из дубаков так шутит? Она терялась в догадках. Что ж, нужно хотя бы посмотреть, почему дверь открыта.
Света вышла в коридор. Там было пусто, только мигала лампочка, как в американских фильмах ужасов, где пустой коридор, в какой-нибудь больнице (чаще в психушке), мигающая лампочка, орудующий маньяк или куча призраков, преследующих живых людей. И что дальше? Она пошла по коридору, он был пуст, и было тихо, но было не просто тихо, а пугающе тихо. Эта тишина пугала и давила. Камеры все были закрыты. Ни звука. Она дошла до двери-решётки, дотронулась до неё, дверь тихонько, со скрипом, подалась вперёд. Но дальше коридор хоть и был пуст, но там было темно. Страх парализовал всё тело. Она смотрела в темноту, пытаясь хоть что-то разглядеть, и это стало ей удаваться. Сначала едва заметно стал вырисовываться человеческий силуэт. Увидев человека, ей захотелось крикнуть ему, что она здесь. Но силуэт, постепенно становясь всё более видимым, не был похож на человека в форме надзирателя. Подходя ближе, причём, не издавая при этом не единого звука, силуэт постепенно превращался в молодого, лет шестнадцати, парня, одетого в чёрный костюм; чёрную рубашку, с платиновыми запонками, на которых были вставки из больших чёрных бриллиантов; и чёрные же туфли. Он, держа руки в карманах брюк, ухмыляясь, не слышно, медленно, к ней приближался. Ей пришла в голову мысль, что вся эта пугающая картина, дело его рук. Кто он, и что он, она могла лишь себе вообразить, но размышлять было некогда, и Света бегом ринулась обратно в камеру, не забыв при этом плотно закрыть за собой дверь.
Едва она успела забежать в камеру, и забиться в дальний её угол, как у неё в голове раздался незнакомый, и одновременно такой знакомый голос, что волосы начали вставать дыбом: «Ты ждала меня?». Света что есть мочи закричала: «Нет. Уходи». А голос продолжал: «Как же я уйду. Может, ты меня не узнала? Это же я, твой сын Никита. Не хочешь, чтобы я приходил к тебе, тогда ты иди ко мне». Света сидела не полу, в углу камеры, с выражением непередаваемого ужаса на лице. Тут стены камеры начали видоизменяться. Пространство становилось всё меньше, а стены всё больше становились похожими на старые, гнилые доски. Вскоре окружающее её пространство так изменилось, что ей стало казаться, что она находиться в тесном, уже от времени полусгнившем гробу. Со всех сторон стали лезть отвратительные, мерзкие, скользкие черви. Они были повсюду, на ногах на одежде, на руках, и стали подбираться к лицу. Сначала Света пыталась сбросить эту гадость с себя, с одежды, но когда они стали падать на лицо, и при этом буквально вгрызаться в плоть, она стала их с ещё большим ожесточением, вырывать прямо с мясом со своего лица. Через две минуты у неё остановилось сердце. Всё это происходило в её воображении, но смерть, которая постигла её, была настоящей.
***
Я стоял в камере, и смотрел на окровавленное, распластанное на полу, тело молодой женщины. Она, конечно, не была первой, с кем я поступил подобным образом. Господи! (Да не будет упомянуто имя твоё всуе) Сколько раз делал это, а привыкнуть так до сих пор и не смог. Сейчас она встанет из своего, уже бывшего своего, тела. Будет недоуменно долго его рассматривать, потом вспоминать, что с ней приключилось, и как она вообще оказалась здесь. Сорок дней она не выйдет из этой камеры, я всегда так делаю, то есть оставляю душу на сорок дней там, где её тело распрощалось с жизнью. Это для того, чтобы было у неё время поразмыслить. Поразмыслить о содеянном, о своей судьбе, о своих поступках, о своем месте в обществе, да вообще о своей жизни. Ведь когда-нибудь у неё будет новое тело, новая семья, новая жизнь. И тогда нужно будет прожить так, чтобы не повторилась подобная история, чтобы люди тебя потом вспоминали только добрым словом, и говорили: «Вот это был человек! Не человек, а человечище!». Пройдёт сорок дней, и эта душа пополнит мою коллекцию. Это конечно не ад, который предназначен за подобные поступки, но можете мне поверить, там нисколько не лучше, душа не забывает ни на минуту своё чадо, которое она лишила жизни, она будет об этом помнить всегда. Каждый день, у неё в голове будет проигрываться тот злополучный момент её жизни, и если она не сойдёт с ума, и раскаяние наступит, то господь может простить её, и отпустит снова на землю, исправлять свои прошлые ошибки. Тьфу ты, чёрт! Как я заговорил! Либо я старею, либо становлюсь философом. Но сказал красиво!