Глянув на мой аусвайс, выслушав мою легенду (ее так же трудно было подтвердить, как и опровергнуть), Химмель подвел меня к следующей мысли: недоброкачественность биографии ресторатора может сильно повредить намечаемому делу, и только паспорт фольксдойче придаст заведению респектабельность и надежность… Вывод: надо сделать паспорт, и паспорт стоит две тысячи марок, которые будут вычтены из моих доходов!.. За победу!
Ударили по рукам, обоюдно поломавшись при дележке будущих доходов.
Меня несколько смущала карточная система, на талонах не разживешься, но пренебрежительный жест Химмеля говорил: ладно уж, чего там, это я беру на себя…
Администратором наняли местного немца, бывшего метрдотеля, и администратору был подставлен Юзеф Гарбунец, ставший агентом по снабжению, экспедитором и поставщиком высокосортного бимбера. Ему дали повозку, лошадь, пропуск и освобождение от гужевой повинности. Теперь он мог беспрепятственно объезжать деревни и после первой поездки, щедро вознагражденный за картошку, дал полный отчет — кто в лесах и что на дорогах. Настоящих партизан в окрестностях нет, понял я. По районам кочуют мелкие грабители, нападающие на тех, у кого больше добра и меньше оружия.
Глава 9
Скупое и краткое прощание — и Петр Ильич отправился в Краков на встречу со связником. Я-то знал, что он вернется, и все-таки больно стало, когда увидел его вновь. Поскуливал он, наверное, в душе, побитой собакой возвращаясь. Но держался молодцом, лишь опустошенно и горько промолвил: «Не верят…» Добавил: «Все втуне…» Старинное словечко это повисло над нами. Решили: пора приступать к конкретному делу, то есть искать людей, оружие, связь. А пока — побывать в Штабе Восточного Экономического Руководства. Показаться и утвердиться. Благо повод есть, из Варшавы пришла телефонограмма: быть на совещании.
Глава 10
Во второй половине сентября выехали мы в Варшаву. В том же поезде ехали еще три офицера того же управления, всех вызывали на инструктаж. Обер-лейтенанта Шмидта офицеры эти знали мало, общались с ним редко, потому что в городе бывали наездами, торчали на заброшенных шахтах, где когда-то добывался бурый уголь.
Варшава поразила крикливо одетыми женщинами, какими-то странными полицейскими автомобилями, пузатыми, с нелепо торчащим пулеметом; домами в центре, готовыми вот-вот рухнуть. Совещание намечалось утром, в одиннадцать.
Петр Ильич проник в управление часом раньше, осмотрел первый этаж. Провала не ждал ни он, ни я, но приходилось намеренно раздувать легкие страхи капитана РККА, чтобы тот, посидев с коллегами на совещании, покинул управление настоящим Клаусом Шмидтом. На первом этаже Петр Ильич нашел незарешеченное окно, показался в нем, кивнул, скрылся, а я нанял пролетку и на ней подкатил к окну. Время медленно приближалось к одиннадцати. Портфель мой пузырился от снеди, бутылок, четырех гранат и «шмайссера». Кучер, патлатый парень, глянул на портфель, поерзал на козлах, учтиво предупредил: «Пан, если уж вам так приспичило, то банк — через два квартала, а здесь — одни бумажки…» Я не ответил. Я смотрел. На тумбе, в трех метрах от пролетки, расклеены были розовые, красные и синие объявления. Я увидел знакомую фамилию и не мог поверить глазам своим, зажмурился, еще раз вгляделся. «РАССТРЕЛЯНЫ приговором военно-полевого суда…» — это черным шрифтом по красному, двенадцать фамилий. А та, которая изумила, черным по розовому: «РАЗЫСКИВАЮТСЯ…» Семь фамилий, и среди них Игнаций Барыцкий. Игнат, тот самый, которому дали пятнадцать лет и из-за которого меня вышибли из «интернациональной» школы.
Это казалось таким невероятным, что я привстал и огляделся. Я хотел убедиться: сейчас 1942 год, сентябрь, Варшава, а не Москва 1939-го. И в Варшаве — немцы. И вознаграждение за поимку — не в рублях, а в марках и злотых.