Чашки Маши и Лены зависают в воздухе. Девушки переглядываются и синхронно ставят их на блюдца.
— Чего-о, прям из костей настоящих трупаков? — Фиалкин разглядывает свою чашку с воодушевлением археолога-любителя.
Фиалкин маму явно бесит: ее улыбка становится шире, а голос — слаще.
— Домашнего скота. Кости перемалывают в муку, затем обжигают до получения костяной золы… Дорогой, справа лежит лопаточка, — еще более сладким тоном говорит мама Рысеву, который намеревается взять пирожное с блюда руками. — И эту смесь добавляют в производство.
Завершив лекцию об останках животных и фарфоре, мама спрашивает моих друзей, куда они будут поступать и кем работают их родители. Меня это убивает. Она считает, что узна́ет моих друзей по ответам на эти два вопроса. Больше ее не интересует ничего.
А по-моему, любимая песня способна рассказать о человеке в сто тысяч раз больше. Но маму не интересуют ни наша любимая музыка, ни мечты, ни хобби, ничего. Ведь все это «пустая трата времени».
Рысев отвечает, что пойдет в армию. Фиалкин шутит, что станет альфонсом. Маша говорит, что пойдет учиться на парикмахера. Мамина левая бровь медленно поднимается.
Мне кажется, будь мама президентом, она издала бы закон о принудительной стерилизации тех, кто не собирается получать высшее образование. Вышка для нее — что-то вроде обязательной прививки.
Она переводит взгляд на Лену. Та шутит:
— А я никуда не буду поступать, замуж выйду!
Мама смотрит на Лену как на клопа. Лена понимает, что мама восприняла ее слова серьезно. Смущается.
— Шучу, — быстро говорит она. — Буду поступать в лесной.
По лицу мамы непонятно, что лучше — замуж или в лесной. В местный институт лесного хозяйства обычно поступают те, кто не поступил в нормальные вузы.
Один Никитин маму радует: говорит, что собирается поступать в архитектурный университет. Но, задав следующий вопрос, про родителей, она немедленно разочаровывается. Его мать с отцом работают помощниками по хозяйству в доме одной богатой семьи. Они живут там же, в домике для прислуги, а на выходных навещают сына.
— Так, значит, всю неделю ты без присмотра? — удивляется мама.
— Да. С одиннадцати лет.
— И это нормально, по мнению твоих родителей? — спрашивает мама с осуждением.
— Мам… — Мне ужасно за нее стыдно, хочу, чтобы замолчала.
Никитин удивляется:
— Ну да. А что такого? Они мне доверяют. Да и я ничего от них не скрываю. У меня современные родители.
— Нет, ничего такого, ты прав. Видеть своего ребенка два раза в неделю — это так… Современно.
Никитин потупляет взгляд. Я опять готов провалиться сквозь землю.
После чая я провожаю друзей.
— Очень… Интересная у тебя мама, — Никитин осторожно подбирает слова.
Наверное, все мы думаем об одном: лучше было подождать столик в «Макдоналдсе».
Мы с мамой прибираемся после чаепития. Я убираю со стола, она моет посуду. В воздухе искрит напряжение, а в поведении мамы сквозит все то же злорадное торжество. Моет ли она чашки, ставит ли чистые блюдца стопкой, вытирает ли приборы — в каждом ее действии ликование: «А я знала, так и знала!».
Жду, когда же она мне все выскажет. Спустя минут пять мама спрашивает:
— И часто вы заглядываете в мой бар?
Вопрос сбивает меня с толку, я не могу быстро придумать ответ.
— Никуда мы не заглядываем.
— Думаешь, я слепая? Не увидела бутылку?
— Мы выпили-то по глотку, тебе что, жалко? — огрызаюсь я. — У тебя этого добра полно, все лежит и плесневеет!
— Нет, мне не жалко. Мне непонятно, почему это все происходит тайком.
Мама в своем репертуаре: ей надо все контролировать.
— Хорошо, в следующий раз буду вести журнал учета, — язвлю я и тут же получаю уже прямую порцию осуждения:
— Вообще мне не нравятся твои друзья. Я бы не хотела больше видеть их в своем доме. Бескультурные молодые люди, в головах — ветер! И почему я ничуть не удивлена? С кем еще ты мог связаться? Пьющие, небось и курящие… Я уже молчу о нравственной чистоте… — Мама морщится. — Я застала этих двоих… без одежды. А что, если бы я не вернулась с работы раньше? Чем бы они тут занялись?
— Ничем таким они бы не занялись, — устало говорю я, убирая пирожные в контейнер. — Никитин облил Лену, и они собирались поменяться толстовками. Но этого ты, конечно, не увидела, а засекла только финал. А Никитин вообще с Машей встречается.
Я и сам понимаю, что делаю только хуже. Оправдываться — значит, показывать маме, что есть за что. Признавать ее правоту. Делать ее сильнее в нашем поединке. Так и есть, она лишь презрительно просит: