Позвонила ему из Зареченска, попросила прийти на трамвайную остановку, где обычно выходила, приезжая в центр. Он пришел в назначенное время, не опоздав ни на минуту. Остановился поодаль от меня. Лицо его было каким-то просветленным. Чувствовалось: настроение у него хорошее и он ждет от меня чего-то приятного. И жалко вдруг стало мне его. Но, как и все люди на земле, себя я жалела больше. Ни в коем случае не хотела я допустить, чтобы он еще раз когда-либо обошелся бы со мною так же небрежно, как тогда…
Мне было не привыкать отталкивать поклонников. У меня, надо полагать, на роду было это написано. Я приблизилась к нему, протянула руку и, когда он ее пожал, сказала, давая понять, что отрекаюсь от него: — Вы виноваты перед своей женой…
Я не сочла нужным назвать истинную причину, почему отказываюсь от встреч с ним. Думала, он и без моих слов все поймет. Может быть, не сразу. Он не вымолвил ни слова. Стоял и смотрел на меня таким взглядом, как будто видел впервые. Я повернулась и пошла, не оглядываясь. Если бы он окликнул, я обернулась бы и изменила бы свое решение. И вся моя жизнь в дальнейшем сложилась бы иначе. Но он промолчал.
Спустя неделю или немного позднее я приняла еще одно решение. Супруг стал спорить со мной, уверяя, что это глупо — возвращаться из областного города в провинциальный. Но я ему доказала, что у нас нет другого выхода из положения, в котором мы оказались не по своей вине. Мы начали упаковывать свои пожитки.
***
В молодости я была очень ревнивой. Сознавая это, в один прекрасный день призадумалась: а может быть, я перестаралась, отвергнув Ивана Семеновича? С чего это я взяла, что он задумал тогда познакомиться с той красивой татарочкой? Мало ли почему спросил он у меня ее фамилию. Короче говоря, продолжала я любить человека, сделавшего мне много добра, и тосковала по нему. Раскаялась я в том, что порвала с ним, да еще так резко. Но что-либо изменить было уже невозможно.
В это время, вернувшись в областной центр, жила я в своей новой двухкомнатной квартире, книги Ивана Семеновича читала, думала о нем. И казался он мне теперь лучшим в мире не только писателем, но и человеком, честным, благородным, склонным к самопожертвованию, но, как и я, обидчивым.
Перечитывала сохранившиеся у меня газетные публикации, в которых говорилось о нем. Негодовала, читая те, в которых его порицали, радовалась, просматривая другие, в которых давали высокую оценку его творчеству.
О том, что Ненашев удостоен Государственной премии, узнала я от Анны Александровны, которая все еще работала в союзе писателей и не забыла меня. Она позвонила мне домой и спросила, собираюсь ли я поздравить Ивана Семеновича с победой. Я ответила:
— Да, конечно, я напишу ему, у меня есть его адрес.
— Нет, писать ему не надо, — возразила Анна Александровна, — он едва ли получит твое письмо. Лучше позвони ему. Приезжай в союз, отсюда и позвонишь.
Я так и сделала. Узнав мой голос, он спросил, ласково назвав меня по имени:
— Ты почему звонишь мне, Валя?
Этим своим вопросом он опять поставил меня в тупик, как тогда, когда спросил, куда ко мне приехать.
Зачем звонят в таких случаях? Чтобы поздравить. Он это прекрасно знал. А раз спросил, почему, значит, хотел от меня другого ответа. Какого? Конечно, признания в любви, — подумала я. И мне хотелось сказать "люблю", это же было тогда так. Но как могла я произнести это слово, находясь не наедине с ним, а за сотни километров от него, да еще не одна в комнате, а в окружении мужчин писателей, знавших, куда я звоню и прислушивающихся к тому, что я говорю. Смелости у меня не хватило это слово сказать. Хотя не смелостью, наверное, это называется, а как-то по-другому.
Я сказала, лишь бы не молчать:
— Потому что я всегда за Вас болела…
Мой ответ ему явно не понравился, не поблагодарив меня за звонок, он бросил трубку.