— Да при чем здесь механика! — перебил Лев. — Здесь психика, а не механика. Будь моя воля, я бы везде понавешал «Берегись автомобиля!» В ЦУМе, в ГУМе, в гастрономе. И в спальне у каждого, чтобы человек засыпал и просыпался с мыслью: берегись психоза. Таблетки пей. И в морг почаще заглядывай.
— Смешно, — Решетов фыркнул. — По всей земле идет научно-техническая революция, процесс необратимый, новой техникой оснащается не только промышленность, но и весь быт людей, их досуг, а человек с высшим техническим образованием рассуждает, как обыватель. Ты плохой марксист, Лев.
— Согласен, пусть. Но Маркс что говорил? «Каждая вещь как бы чревата своей противоположностью». Почему люди не хотят замечать вот эту самую чреватость? Не автомобиль для человека, а человек для автомобиля, с потрохами — со своей зарплатой, со своими днями отдыха, со своей возможностью почитать книгу, пойти в театр, в кино, просто прогуляться пешком.
— Действительно, какое-то сумасшествие, — согласилась Тоня.
— Да! — подхватил Лев. — Шествие с ума. — Он поперхнулся, глотнул коньяку. — Ты, кстати, почему на демонстрации не был? Заварзина тебя разыскивала. Ну эта, из партбюро треста. Я говорю: болен, простудился, ангина у него. Она тебе домой позвонила, а Иринка ей говорит: дома никого нет, мама ушла на демонстрацию, папа уехал на рыбалку. — Лев спохватился, погладил девочку по голове и, чтобы не получилось, что он ее обвиняет, — ведь отца выдала, проговорилась, — добавил для Иринки: — Ты правильно сказала тете, все правильно, молодец. — И замолчал.
— Я тебя предупреждала, Игорь, — озабоченно сказала Тоня. — Все-таки демонстрация, праздник, не просто выходной день.
Решетов спокойно отрезал еще ломоть мяса, перенес на тарелку.
— Ну, а что дальше? — спросил он.
— Я, похоже, не туда заехал, — пробормотал Лев. — Автобум меня ошарашил.
— Кушай, Лев, — сказала Тоня, — ты совсем не закусываешь.
— Ну, а что она еще говорила, Заварзина? — монотонно продолжал Решетов, неторопливо прожевывая.
— Как водится... Начальник СУ, а ответственности настоящей нет. И текучесть у него большая, и зарплата опережает выработку на одного рабочего.
— Все знает, — ровно сказал Решетов и налил себе минеральной воды.
— Нет, Игорь, это возмутительно! — проговорила Тоня с досадой. — Ты как будто сам не знал, что именно так получится. Пойди к ней и сам с ней поговори. Извинись, объясни или как-нибудь еще, не знаю... Но — возмутительно. Едешь на рыбалку в канун такого праздника. Сам же ставишь себя в дурацкое положение.
— Не спорю, — согласился Решетов. — Пойду поговорю.
— С ним вообще что-то творится неладное в последнее время, — заговорила Тоня, обращаясь ко Льву. — Смотри, как поседел, просто сивый стал.
— Лучше быть седым, чем лысым. — Лев легонько почесал свои поредевшие на темени волосы.
Решетову было тридцать лет, как и Льву, но выглядел он гораздо старше.
— Есть от чего поседеть — текучка, — Решетов слабо усмехнулся. — Выработка, понимаешь, отстает. Оставим.
— Нет, не оставим, — возразила Тоня. — Если Лев тебе друг, а я тебе жена, то мы и должны поговорить втроем.
— Нет, оставим, — тверже проговорил Решетов. Запахло скандалом.
— Я с ним сам поговорю! — угрожающе сказал Лев, но — слишком угрожающе, несерьезно. Не мог он, не умел он «поговорить» ни с кем, а с Решетовым тем более.
Тоня замкнулась. Молча собрала косточки со стола, тщательно завернула их в газету.
— Опять санитарке? — спросил Решетов.
— Опять санитарке, — с вызовом ответила она.
— Сме-ешно, — решил Решетов.
Лицо Тони потемнело.
— Понимаешь, Лев, у нас нянечка работает, Семеновна, пожилая, одна живет, с двумя детьми. Частный домик, собака там у нее. Семеновна просит: не выбрасывайте косточки, приносите мне. Вот я и приношу. Что здесь плохого?
— Ничего, — ответил за Льва Решетов. — Просто несолидно врачу таскать кости для санитаркиного барбоса.
Лев не слушал Решетова и смотрел на Тоню с нежностью. Налил себе коньяка, оставив в бутылке чуть-чуть, на донышке.
— Да уж выливай весь, — подсказал Решетов.
— Не-ет, — запротестовал Лев. — Так меня еще дед учил — оставляй на донышке. Для близиру. А косточки — это хорошо, Тоня, ты — человек.
Тоня выпроводила Иринку спать, молча подала чай.
— Кушай, Лев, кушай, — рассеянно сказала она. — Вот варенье, вот сахар...
Решетов вышел проводить гостя. Свернул в сторону гаража, но Лев стал отказываться:
— Пешком пойду, хочу проветриться. Тепло, хорошо.