Через пару недель я убедилась, что так и есть. Их интересовала добыча поувесистей. Мои пенсы явно перетряхнули и пересчитали, но положили на место.
Зато мой стол, и Хилли заодно, теперь разнообразился еще больше.
За несколько пенни в неделю кухарка начала подкладывать в известный угол не только подпорченную, но и нормальную еду, оставшуюся от трапез. Понятное дело, немного. Женщине и самой не хватало, — дома трое детей по лавкам — но пара-тройка лишних пирожков в день были совсем не лишними.
С одеждой в шкафу тоже стало повеселее. Брай поделилась парой платьев из тех, что на нее маловаты. На меня они сели с песнями, даже ушить пришлось местами. Фигурой меня местный бог обделил, ну так оно и понятно — на том питании, что предлагалось в пансионе, не зажируешь.
Платья, конечно, были такие же выцветшие и застиранные, как и остальная одежда травницы, но на фоне нашей униформы — просто писк моды. Да и удобнее гораздо. Кроме того, с моим новым увлечением я не успевала стирать униформу, а она не успевала сохнуть, поскольку комплектов было всего два. Теперь хоть можно было чередовать и одевать форму на занятия, а в нормальной одежде копать корешки.
Брай, последив за мной какое-то время и решив, что мне можно доверять, начала понемногу отпускать меня от себя подальше. Например посылала за ветками ивы, пока сама собирала травы или дубовую кору.
Одна я ходить любила больше всего. Не нужно было подлаживаться под чужой размашистый шаг и ковылять вприпрыжку, можно было иногда присесть, передохнуть, ну и поживиться чем: лес был сравнительно нехоженый, — до ближайшей деревни несколько миль — так что ягоды и дикие фрукты никто не трогал, кроме зверья и насекомых.
На одной из таких прогулок я наткнулась на крохотного серого птенца. Пушистый комочек лежал прямо на тропинке и жалобно пищал. Я повертела головой, надеясь отыскать его родителей. Ну вот и они, перепархивают с ветки на ветку. Не приближаются, меня, наверное, боятся. Что-то крутилось в голове насчет того, что если взять детеныша на руки — на нем останется мой запах, и родные от него откажутся.
Я сделала шаг назад.
Птенец запищал еще жалобнее и заковылял следом за мной, вывернув одно крыло. По тому, как оно неловко волоклось по молодой траве и прошлогодним листьям, я поняла, что с беднягой что-то случилось.
Неудачное приземление? По времени года как раз пора учиться летать, и кажется, урок не задался. Ну, тогда хуже не будет.
Я присела и бережно подняла страдальца с земли, сложив ладони лодочкой.
Крыло, похоже, перебито.
Птенец доверчиво заглянул мне в лицо, вывернув шею под странным углом, как сова. Тельце расслабилось в моих ладонях, позволяя себя ощупывать. Бедолага только иногда подергивался от боли, когда я задевала поврежденный участок крыла.
Пара взрослых особей устроились на ветках прямо над моей головой и в открытую обсуждали происходящее. Вот наглость — на врача наезжать!
Я хмыкнула. Какой из меня врач, конечно. Ветеринар, по крайней мере, точно никакой.
Может, шину наложить? Но оставлять его тут в любом случае нельзя, придется брать с собой в пансион. Матушка животных не разрешает держать категорически. Значит, надо прятать. Где? На птичнике сразу заклюют. Может, в коровник? Там вроде было пустое стойло. Как бы не вылез и не попал под копыта…
Размышляя, я машинально поглаживала пушистые нежные пёрышки. Как-то сами собой пальцы перебрались на повреждённое крылышко. Я трогала его нежно, едва касаясь, и птенец даже не трепыхнулся, хотя, по идее, каждое прикосновение должно было причинять ему боль.
Я настолько ушла в себя, что не сразу поняла, что мои руки светятся.
Густой золотистый туман окутал сначала мои ладони, потом перекинулся на серого малыша, сконцентрировавшись в районе повреждения. Голова у меня закружилась — то ли от нереальности происходящего, то ли от странного и резкого упадка сил. Боясь уронить беднягу, я опустила руки на колени.
Свечение потихоньку спадало, впитываясь куда-то под перья.
Птенец помахал крылом, сначала неуверенно, с опаской, затем хлопнул обеими конечностями пару раз, чирикнул мне что-то благодарственное и вспорхнул из моих рук на ветку к родителям. Те и не думали заклевывать чадо, наоборот, радостно закурлыкали и принялись поправлять ему встрепавшиеся пёрышки.
Ну, мамы — они такие мамы. Даже если они папы.
Я оторопело уставилась на собственные пальцы. На кончиках ногтей все еще мерцали золотистые искорки. Да быть того не может! Мне уже шестнадцать! Самое позднее, когда магия когда-либо пробуждалась, это в десять лет. И то таких случаев, наверное, один-два на столетие.