Линденер, любимец Бутова. Поляк Липинский, изменивший свою фамилию, чтобы перейти на прусскую службу, и привезенный из Берлина в Гатчину, где он из Фридриха стал Федором Ивановичем и принялся обучать потешные войска наследника прусской тактике по «пергаменту, изъеденному мышами и найденному в развалинах старого замка», как выразился фельдмаршал Суворов. Воевать у Линденера получалось только со смоленскими мужиками во время недавних волнений, стрелять из пушек в безоружных — нечего сказать, изрядная тактика.
Мещерского отозвали; в Дорогобуж приехал генерал-майор Белуха-Кохановский и принял у него шефство над полком.
Павел Дмитриевич служил еще во времена князя Потемкина и был адъютантом графа Румянцева, кроме того, он состоял в свойстве с князем Безбородко и дружил с вице-канцлером князем Куракиным; Саша Каховский пользовался его расположением, да и смоленский генерал-губернатор Философов тоже «наш». Сашу не тронули. Арестовали Киндякова.
Белуха принял под свое покровительство всех людей полковника, забрал себе его лошадей и экипаж, а когда офицеров принялись таскать на допросы, вызвал к себе на квартиру чересчур разговорчивого подпоручика Бережецкого и сказал ему прямо в глаза, что быть доносчиками и свидетелями есть мерзкое дело, таковые офицеры должны идти вон из полка.
Князь Мещерский перед отъездом из Дорогобужа созвал офицеров на прощальную пирушку. Что там произошло, теперь в точности не узнаешь, но, видно, подполковник Алексей Энгельгардт уж слишком лебезил перед новым начальником, понося бывшего командира, так что Белуха рявкнул при всех: «А когда я поссорюсь с Линденером — что офицеры обо мне скажут?» И повторил свои слова про доносчиков. А Энгельгардт, как потом оказалось, был тайным помощником Линде-нера и следил по его приказу за статским советником Нико-левым, цербером Суворова, которого теперь прислали в Дорогобуж для помощи в проведении следствия, но он, однако ж, оказался на подозрении у недоверчивого Бутова слуги. По ночам Энгельгардт маячил у дома, где жил Николев, подстерегая Визиты Белухи. А восьмого августа князя Алексея Куракина сняли с поста генерал-прокурора; дней десять спустя и Белуху отрешили от должности; шефом полка стал генерал-майор Шепелев. Но арестовать Белуху Линденеру не позволили.
Экс-Липинский не унимался и привлекал к следствию всё новых людей: вице-губернатора Мезенцева, губернского предводителя дворянства Потемкина, губернского прокурора Повала-Швейковского, отставного генерала Стахова… Провел повторный обыск в Смоляничах, нашел спрятанные Сомовым бумаги, арестовал и его. За Сомова вступились сенаторы Трощинский и Державин, пришлось его отпустить.
В Сашиных бумагах ничего крамольного не нашли; Линденер топал ногами от злости. Ему-то хотелось разоблачить крупный заговор против священной особы государя-императора, сделаться человеком, которому Павел самой жизнью своей обязан! И тут неслыханная удача: в ноябре капитан Кряжев на допросе показал, что Каховский хотел склонить Суворова к открытому выступлению против государя, Киндяков и Дехтерев проявляли симпатии к женскому правлению и намеревались совершить покушение на жизнь императора, заручившись поддержкой наследника престола.
Сашу арестовали, Дехтерева, Потемкина, а еще брата Киндякова — Павла, полковника Стерлингова, майора Балка, Тутолмина… Пришли и за Ермоловым: у офицера было предписание «держать его под крепким караулом как важного секретного арестанта и со всей строгостью».
Алексея Петровича под конвоем доставили в Калугу: в прошлое царствование Линденер был губернатором этого города и имел там дом. Провожаемый толпой зевак, Ермолов ехал вдоль торговых рядов в открытой бричке, сидя рядом с офицером; четверо верховых солдат скакали по бокам и сзади.
Линденер был нездоров и сидел в кресле в домашней куртке и шароварах, с закутанным горлом. Ермолову он показался похожим на хорька, только глаза не темные, а серые, водянистые. Полковник был готов к тому, что его станут допрашивать, и мысленно прокрутил в голове возможные вопросы и свои ответы на них. Однако Линденер, к его удивлению, сиплым голосом зачитал ему высочайшее повеление о всемилостивом прощении и отдал обратно шпагу.