Больше никогда.
Эта фраза засела в голове Станислава Августа после разговора с Генриеттой, которая взяла на себя роль почтальона и привезла ему из Варшавы целую пачку писем. Он обрадовался ее приезду, она всегда действовала на него ободряюще. Хотя, конечно, восьмидесятилетняя старушка в чепце, с острым носом и морщинистой верхней губой, уже не была той очаровательной Генриеттой Люлье — Люльеркой, как презрительно прозвали ее варшавские ханжи, — в чьем доме на Краковском предместье он провел столько упоительных минут. Этот дом ей подарил Казимир, тоже оценивший ее прелести… Казимир приезжал недавно и пробыл всего пару дней. Он не сказал этого вслух, но было ясно, что он приезжал проститься. Брат сильно сдал, ходил, опираясь на трость, и страдал одышкой. Ему уже почти семьдесят пять. Станиславу Августу шестьдесят четыре. Ему словно подставили зеркало из грядущего — вот что его ждет, вот он — конец его пути, и нельзя ни свернуть, ни вернуться обратно…
Интересно, видела ли это Генриетта в своих картах тогда, сорок три года назад в Париже, когда предсказала ему королевский венец? Как забавно: в двадцать лет перспектива стать королем представляется чем-то сказочно-прекрасным, таким уделом, лучше которого и пожелать нельзя. Что бы он подумал, если бы она тогда рассказала ему всё? Об изменах и унижениях, интригах и войнах?.. Наверное, не придал бы этому значения. «А потом король отдал ему свое королевство, стал Игнась править и правит им по сей день». Так бывает только в сказках. Но когда на голову Станиславу возложили корону Болеслава Храброго, он примерно так и представлял себе свою новую жизнь. Если бы он увидел себя не в Варшаве, среди вытянувшихся в струнку красномундирных богатырей польской коронной гвардии, а в Гродно, в окружении русских штыков…
Он в шутку предложил Генриетте погадать ему снова. Она так же шутливо ответила, что давно не занимается этим ремеслом и знает лишь одно: это их последняя встреча.
Больше никогда…
На переломе своей жизни, когда человек достигает вершины и теперь ему предстоит путь не в гору, а под горку, он впервые осознает это «больше никогда» и ужасается ему. Он больше никогда не будет молод, здоров и беспечен. Ему больше никогда не пожимать в волнении маленькой ручки в вихре танца; больше никогда юная прекрасная девушка не подарит ему такой взгляд — искренний, восторженный и чистый. Больше никогда он не прыгнет с кручи в бурный поток, веря, что выплывет. Человек оглядывается назад, на то, чего больше никогда не будет, и отчаянно пытается вернуться туда, сползая по склону, цепляясь за всё, за что можно зацепиться, и делая глупости… После отъезда Казимира Станислав Август многие часы провел в слезах, воочию увидев это «больше никогда». Генриетта совершила маленькое чудо. Она заставила его смотреть не назад и не вперед, а вокруг себя. Они больше никогда не увидятся, поэтому она здесь, улыбается ему своими тонкими губами, пряча поредевшие зубы. Он повез ее гулять на Неман — и словно впервые увидел это всё, увидел ее глазами: синее небо, носящихся над водой стрижей, ивы, полощущие свои длинные ветви в зеленых струях… Может быть, завтра он этого уже не увидит, так зачем же сегодня предаваться тоске по безвозвратному, а не радоваться тому, что имеешь?
В дверь постучали; вошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала запечатанная записка от Репнина. Посланный внизу ждет ответа. Очки… Где очки? Князь приглашает его присутствовать на военных учениях под командованием подполковника Барклая-де-Толли, георгиевского кавалера, после чего в палатках будет дан обед в присутствии дам, каких его величеству будет угодно взять с собой. Станислав Август просит передать ответ на словах: он благодарит за приглашение и непременно будет, с тремя дамами. Князь Репнин тоже знаком с Генриеттой, и очень близко. В свое время он выбалтывал ей на подушке такое, чего при иных обстоятельствах, возможно, не сказал бы и под пыткой.