Корицкий сказал, что пойдет за деньгами, а сам кинулся трубить общий сбор. Беда! Приезжавшим в Кобрин офицерам Суворов, как и обещал, раздавал деревни с мужиками, подтверждая право на владение ими партикулярным письмом; от имения отчуждались таким образом почти тысяча двести душ. Все эти письма офицеры, коих набралось девятнадцать человек, позже зарегистрировали в протокольной книге Кобринского суда, на польском языке, но Суворов сей документ не подписал — всё как-то было недосуг. Если он сейчас уедет, с чем они останутся? На ночь глядя поехали в суд, со скандалом и угрозами вытребовали книгу. На следующее утро, когда немудреные пожитки Суворова уже снесли в экипаж, Корицкий подал ему на подпись книгу и другие бумаги; хмурый граф всё подмахнул не глядя и уехал вместе с Николевым.
Месяц спустя тот вернулся, арестовал всех кобринских помещиков и отвез в Киев, где их посадили в крепость. Начались допросы: с каким намерением вышли в отставку и приехали в Кобрин? О чем велись разговоры с Суворовым? О каких умыслах графа им известно? Дознание продолжалось два месяца, но военный губернатор Иван Салтыков ничего от арестованных не добился и отпустил их по домам.
Местом проживания для Суворова выбрали село Кончанское, затерянное в лесной глуши. Новгородскому губернатору Митусову было приказано следить за тем, чтобы фельдмаршал не ездил по гостям, а если в округе появится кто из офицеров, ранее служивших под его командой, — арестовать и доставить на допрос в Петербург. Граф Николай Зубов тоже получил отставку и был выслан из Петербурга вместе с женой и новорожденным сыном, названным в честь великого деда. Юного Аркадия Суворова приютил у себя дядюшка Дмитрий Хвостов, которого из камер-юнкеров произвели в действительные статские советники и назначили обер-прокурором четвертого департамента Правительствующего сената — по военным и морским делам. Графу Михаилу Румянцеву тоже были пожалованы чин действительного тайного советника и должность сенатора.
Стояла теплая погода, черная земля жадно впитывала влагу, березки и ивы оделись новой зеленью — весна обещала обильный сенокос и урожайный год. Тадеушек с отцом выехали в поле, взглянуть на озимые. Над дорогой носились быстрые ласточки, плыла по воздуху паутинка, солнце ласково пригревало, точно гладило по плечам и голове, мерно стучали конские копыта.
Тадеушку шел уже восьмой год. Отец сам занялся его воспитанием, чтобы сделать из него настоящего польского шляхтича — храброго, выносливого, неприхотливого и неунывающего. По утрам пан Бенедикт будил сына, стреляя у него над ухом из ружья или выливая на него ушат холодной воды; они уезжали на охоту на несколько дней, бродя по болотам, ночуя в палатках и шалашах, питаясь черным хлебом и кашей, которую стрельцы варили на костре. Пани Анеля плакала, жалея ребенка, который кричал от испуга, простужался и мучился от болей в животе, но не смела перечить мужу. Спартанское воспитание, однако, начало приносить свои плоды: Тадеушек перестал быть неженкой, реже болел, лихо скакал на низкорослой лошаденке, которую ему подобрали, и даже стрелял из ружья. Он сам радовался этой перемене в себе и еще больше любил отца, дорожа каждой проведенной с ним минутой.
Лошади шли шагом; дом только-только скрылся за поворотом дороги, как вдруг из-за рощицы послышался плоский звук поддужного колокольчика. Ни слова ни говоря, Булгарин поворотил коня и поскакал домой во весь опор; Тадеуш еле поспевал следом.
Скачка развеселила его; во дворе ему хотелось спросить конюха, видел ли тот, как славно он мчался галопом, но отец взбежал на крыльцо с видом серьезным и встревоженным, Тадеуш последовал за ним, и едва они прошли в комнату и встали у окна, как в ворота въехали друг за другом две тройки, остановившись у крыльца. Из первой вылезли трое: высокий, грузный краснолицый детина в черном мундире с оловянными пуговицами и огромным палашом на поясе, писарь и какой-то человек в польском платье, по виду — шляхтич; во второй сидел унтер-офицер с двумя солдатами земской полиции. Следом потянулись крестьянские подводы с мужиками; Тадеуш узнал старосту деревни с бляхой на груди…
Матушка и сестры прибежали и обступили отца, ухватившись за него; пан Бенедикт был бледен как полотно. Тадеушек понял, что творится что-то страшное: неужели отца снова заберут и увезут? Он тоже подбежал, собираясь спросить об этом, но в этот момент в двери вошел верзила в мундире, бренча волочащимся по полу палашом.