– Дуй на кухню, – скомандовал худому главный. – Старики хитрые, где только добра не ныкают. В крупах, за вытяжкой, даже в сральнике!
Он спрятал нож и спокойно продолжал осматривать комнату. Поверил, видимо, что хозяин будет лежать смирно.
– О! А это че у нас? – Широкоплечий нагнулся и вытащил из-под кровати потертый чемоданчик. Попробовал просунуть лезвие в зазор. – Ля, не поддается. Дед, какой код?
– Там ничего интересного.
– Давай не зли меня, а?
Егор Трофимыч последние годы начинал жаловаться на память, но те восемь цифр он не забудет никогда, в этом был уверен. Восемь – потому что замок открывало две комбинации.
– Шесть, четыре, восемь, один, – выдохнул старик.
Тихий щелчок и едва слышимый хруст битого стекла.
Егор Трофимыч вспоминал, как часами сжимал ручку из грубого пластика вспотевшими ладонями. Как коричневая кожа не давала спать по ночам, а от мыслей о содержимом сводило живот. Ожидание за железным кордоном давалось особенно тяжело, и память об этих муках отставной подполковник собирался забрать с собой в могилу.
Стороны большого конфликта решали очередной вопрос, что называется, “на берегу”, и в задачу тогда еще молодого Павлова входило ждать отмашку, чтобы передать чемоданчик одному из сенаторов. И от исхода переговоров зависело, какой шифр замка ему назвать.
Но что-то в очередной раз пошло не так, Егору дали приказ сидеть тихо и не высовываться. Про чемоданчик ничего не сказали. Павлов пробыл в чужой стране почти два года, пока его, наконец, не вызвали на Родину.
По возвращении оказалось, что отчитываться за чемоданчик не перед кем, отдел расформировали и засекретили. Да и не было по бумагам никакого чемоданчика. В начале девяностых у страны нарисовалось слишком много внутренних проблем, чтобы думать о холодной войне.
– Хрень какая-то, – широкоплечий перебирал пыльные бумаги. – На пиндосском все написано.
– В молодости при посольстве работал. Говорил же, ничего ценного.
– Я-ясно, – разочарованно протянул главный и почесал глаз пальцем в перчатке.
– Смотри, что надыбал! – вернулся второй с двумя рулонами туалетной бумаги. – Там еще греча есть, берем?
– Дурак? Нормальное нашел что-нить?
– Не.
Высокий подошел к старику.
– Ну тогда мы пошли. Не серчай, дед, мы ж не со зла.
Щуплый уже склонился над чемоданчиком, копошась в документах.
– Это че?
Ему никто не ответил. Егор Трофимыч смотрел на главного.
– Стариков лупите не со зла? Лидия Ивановна, между прочим, не пережила визита вашего.
– Гонишь! – щуплый оторвался от бумаг и замер с пальцем в носу.
– Размахались дубинами-ножичками… Тьфу! – Старик отвернулся.
– Откуда знаешь? – Даже за маской стало заметно, как изменился главный в лице.
– Участковый у нас хороший, вчера по старикам обход делал.
– И всё равно открыл, дурень старый?
Павлов не ответил.
– Валим, быстро! – высокий повернулся к напарнику.
– Так я реально ту бабку завалил, что ли?
– Потом обсудим, на выход давай!
Уже в дверях он обернулся.
– Тяжелые времена, дед. Рубль этот, вирус опять же. Кто знает, сколько осталось. Пожить хочется.
– В вашем случае, недолго, – пробубнил Егор Трофимыч, но его уже не услышали. Хлопнула дверь.
Старик дотянулся до трости в углу, опираясь на нее поднялся. Дождался, пока утихнет шум в голове, почувствовал, как трещит над поясницей.
Лидия Ивановна жила через дом. Хорошая была женщина, никогда не унывала, к старости относилась легко. Когда Егор Трофимович узнал о ее смерти, впервые за двадцать лет выпил водки. А потом полез на антресоли доставать забытый чемоданчик – так и хранил его все эти годы, сколько раз намеревался утопить, сжечь, избавится, но каждый раз опускались руки. Пригодился.
Старик спрятал его под кровать, недалеко, чтобы нашелся без труда, и стал ждать. Ждать он теперь умел. Благо, пришлось недолго.
Сейчас следует выпить еще и позвонить участковому, сказать, что никого искать не надо. Сами объявятся через несколько часов, в крайнем случае, завтра.
Егор Трофимович сделал пару шагов и потянулся тростью, закрывая чемоданчик.
Две комбинации на замке. Первая открывает без последствий. Вводишь вторую, и хитрый механизм давит спрятанную капсулу с коричневым порошком, легким, как пудра.