– …поделилась, что работала здесь с другими девушками. Тоже хорошими и хозяйственными. Так вот, мне хотелось бы их отыскать. Возможно, кому-то будет интересно предложение по службе.
– У нас работало много девушек. Всех и не упомнишь, – губы хозяйки едва шевелились. – Петр Сергеевич сам нанимает прислугу, у него и осведомитесь. Он скоро прибудет.
– А может, я поспрашиваю у тех, кто служит вам сейчас? Наверняка кто-то да помнит…
– Нет-нет! – Барышева вытянула костлявые руки и тяжело вздохнула: резкий жест дался ей с трудом. – Не надо спрашивать. То есть… Все заняты работой, зачем их отвлекать?
– Может, тогда вы мне поможете?
Под горящим взглядом жена писателя сдалась.
– В домашней книге. Туда записываются все адреса их родных домов. Я велю принести.
Елизавета Васильевна дрожащими пальцами листала толстенную книгу с ветхими страницами. Боялась, что нужного периода там нет. Слуг в доме Барышевых всегда было много, опрашивать всех значило навести на себя подозрения раньше срока, а значит, следовало для начала искать тех, о ком говорила Аксинья.
Лиза нашла нужную страницу и выдохнула. Тщательно переписала себе адреса бывших работниц.
Распрощавшись с хозяйкой и пожелав ей скорейшего выздоровления, жена поэта покинула дом Барышевых, довольная собой.
***
Елизавета Васильевна велела извозчику обождать ее и еще раз сверилась с адресом на бумажке. Потемневший от старости дом в одном из бесчисленных фабричных переулков встретил сыростью и запахом кислятины. Лиза отыскала нужную квартиру, зажимая нос платочком.
Дверь открыл рыжебородый мужчина с таким угрюмым видом, будто на порог к нему сам черт явился, а не миловидная барышня. Когда она спросила о Полине, рыжие брови нахмурились сильнее, но, подумавши, хозяин все же позволил войти. Предупредил, что спустится купить табаку. И очень скоро вернется. Лиза поняла намек.
Полина работала у Барышева на печатной машинке, наборщицей. Или, как модно было называть это в домах важных господ – секретарем. Вот и сейчас она сидела в невысоком кресле, давно потерявшем цвет и начальную форму, окруженная пыльными стопками бумаг, била по клавишам. Пепел из зажатой в зубах папиросы падал на стол.
Наборщица не удивилась вопросам. Догадывалась, что всякое скрытое однажды станет явным.
– Иди, поиграй во двор. Только никуда не уходи, дождись там папку, – бросила она через плечо темненькому мальчугану, который усердно выводил кусочком угля каракули прямо на обшарпанных стенах. – А вы присаживайтесь.
О своих воспоминаниях Полина говорила легко и буднично, не отвлекаясь от работы. По ее словам, Барышев с первого дня не давал проходу девушке: то к стене прижмет да речи жаркие на ухо шепчет, то за ягодицу ухватится чуть ли не у всех на виду, а то и руку до синяков сожмет в порыве страстном. И с каждым разом всё настойчивей, по-хозяйски смело.
– Грубость та меня пугала, признаю. Но не могу сказать, что в отношении ко мне она выходила бы за привычные рамки. Уж точно не грубее, чем с остальными. – Полина щурилась, глядя на отпечатанные литеры, света из заляпанного оконца не хватало. – Петр Сергеевич не терпит отказов, знаете ли.
– Но почему же? Почему они сносили всё молча? И вы тоже! Почему? – не выдержала Лиза, возмущение стальным корсетом сдавливало ребра, мешало дышать.
– Вы боитесь холода? —Впервые Полина оторвалась от своего занятия и посмотрела на гостью.
– Я не люблю…
– Никто не любит, но я спросила иное. Боитесь ли?
– Простите, я не совсем…
– Любой, кому приходилось ночевать на улице, боится холода. Мы боимся последнего куска хлеба, потому что знаем: завтра его может и не быть. Но откуда бы вам знать, барыня?
– Мы говорим о другом.
– Все о том же, моя хорошая, все о том же. Вы продолжаете стоять.
Лиза снова осмотрела комнату. В тесноте она так и не нашла себе места, ей всё казалось, что вонь дешевого табака и плесени пропитал каждый дюйм этого дома.
– Они боялись его денег. Его положения в обществе. – Полина снова застучала по клавишам. – Когда ты входишь в дом к Барышеву, то принадлежишь ему. Были, кто пытался противиться, тогда из грубияна он становился страшным. Но я больше не буду рассказывать о страхе, вам всё равно невдомек.
Наборщица сменила бумагу и продолжила:
– А что касается меня, то я устала сопротивляться, поддалась. И пожалела. Дура баба верит, что мужик особенный только для нее. Особенно если он сам так говорит. Когда Петр Сергеевич узнал о моем положении, выставил из дома без лишних разговоров.