— Я не очень хорошо справляюсь с этим, не так ли?
Ее мать тяжело вздохнула. Она ехала сюда, чтобы вернуть ребенка, которого потеряла, а вместо него получила испуганную, искалеченную женщину, которая не знала, как справиться с ситуацией.
Рене пожала плечами.
— Я не знаю, правильно ли это. Но даже если я хочу остаться здесь с Виктором, я хочу узнать тебя. Я всегда думала о своей маме.
— Ну что же, если моя девочка так хочет…. Я думаю, если ты на самом деле любишь эту ящерицу, мне придется избавиться от кошельков из кожи аллигатора.
— Мама!
На лице матери появилась улыбка.
— А теперь я вижу в тебе твоего отца. Он бы так гордился тобой за то, что ты выжила и не позволила вдохновителю победить.
Рене почувствовала укол печали оттого, что никогда не знала человека, который умер через несколько лет после ее похищения. Одна из многих вещей, которые она узнала за этот день.
— Спасибо.
На этот раз, когда они обнялись, Рене не сбежала, и на какое-то мгновение даже вспомнила, каково это — снова быть маленькой девочкой, любимой матерью.
Глава 22
Спрятавшись возле отеля, где остановились Рене и ее мать, Виктор откинулся на сиденье. Он предпочел остаться вне поля зрения, заняв место в фургоне, припаркованном в переулке, вместо того, чтобы стоять возле комнаты мадам Ренард. Он не хотел, чтобы чувства Рене к нему помешали ее воссоединению с матерью. Но, черт возьми, он ненавидел это.
Он хотел дать ей плечо, на которое можно опереться, если дела пойдут плохо. Хотел взять ее за руку и дать ей уверенность, в которой она, вероятно, нуждалась.
Почему делать правильные вещи — так хреново?
Пассажирская дверь открылась, и он прицелился, даже не моргнув. И опустил пистолет, когда узнал Мейсона.
— Что, хандрим? — спросил медведь, забираясь внутрь и заставляя фургон покачнуться.
— Я не хандрю. Я прячусь.
Мейсон усмехнулся.
— Да, конечно. Это называется прятаться? Я и не знал, что у крокодилов желтое брюхо.
Виктор зарычал:
— Ты называешь меня трусом? Я никогда не отступаю.
— Кажется, теперь отступил.
Виктор ухватил Мейсона за горло, заставляя замолчать.
— Я не трус.
Мейсон булькнул, и Виктор ослабил давление.
— Смотри-ка, какой обидчивый. Но если серьезно, то почему, черт возьми, ты сидишь здесь, пока женщина, которую ты любишь, там наверху, собирает вещи, чтобы уехать?
— Так будет лучше для нее, — сказал Виктор, откидываясь на сиденье.
Мейсон фыркнул. И еще раз.
— Я не могу поверить своим ушам. То есть если она уедет домой с разбитым сердцем, будет лучше?
— Она принадлежит своей семье.
— Она принадлежит тебе. Или ты ослеп от старости и не видишь, что она влюблена в тебя по уши?
— Ты только что назвал другую причину. Она молода. Я уже нет. Она заслуживает шанс исследовать и увидеть мир. Встречаться с мужчинами. — Он прорычал последнее слово и едва удержался, чтобы не ударить кулаком по приборной панели.
— Твою мать, кажется, тебя все-таки серьезно ранили в голову. Настоящая травма. К чему эти оправдания? Они бессмысленны, и ты это знаешь. Она любит тебя, и ты любишь ее. И это пугает тебя до смерти.
— Нет, — проворчал Виктор.
— Да. Ты боишься любить ее, боишься, что не сделаешь ее счастливой, и она уйдет.
— Я не очень хороший человек.
— Для врагов. Но для друзей и семьи ты самый лучший крокодил в мире. Или зайцы часто называют крокодилов лучшими друзьями?
Виктор поморщился.
— Я знал, что должен был съесть ее, когда у меня был шанс.
— Да, ты должен был съесть ее и спасти нас всех.
— Ладно, я не ем своих друзей, и, возможно, наша разница в возрасте не так уж и велика. А как насчет того, что я не могу дать Рене детей?
Печальное выражение омрачило лицо Мейсона.
— Никто не может, приятель. Джесси расшифровала еще несколько жестких дисков из лаборатории. Рене, или мне следует называть ее Моник, стерильна. Ученые считают, что причина — в лекарствах. Независимо от причины, конечный результат один и тот же, и ты не можешь использовать его в качестве оправдания.
Виктору было больно сознавать, что у его золотоглазой лисички не будет собственных детей. Но в то же время это означало, что между ними стало на один барьер меньше.