— Вон видишь толстую ветку — она растет над землей почти горизонтально, и листьев на ней мало — попадешь в нее с двадцати пяти шагов, подарю тебе эти пистолеты, — предложил Тальзит и, улыбаясь, посмотрел на крестницу, — а в придачу — седельную кобуру для них. Ты ведь хочешь их получить с того дня, как только первый раз увидела.
— Да, это правда, — согласилась Долли, улыбаясь крестному своей самой обворожительной улыбкой, — не знаю, как ты догадался об этом, но отрицать не буду. Ну что ж, отмеряй двадцать пять шагов.
Пока барон отмерял шаги, княжна внимательно осмотрела пистолеты, зарядила их и, подойдя к черте, проведенной носком сапога крестного на пыльной земле, прицелилась и выстрелила — сначала из одного пистолета, а потом из другого. Ветка обломилась и рухнула на землю под деревом.
— Идем смотреть? — весело спросила она, увидев, что результат стрельбы получился блестящим.
Барон подошел к старому вязу и посмотрел на место слома ветки. Долли попала в ветку оба раза: первая пуля расщепила древесину, а вторая, попав в ту же трещину, окончательно разорвала ее.
— У меня нет слов… Лисичка, как всегда, обвела своего старого крестного вокруг пальца, — признал поражение Тальзит, — забирай пистолеты.
Он обнял крестницу, и они, смеясь, направились в дом, где барон торжественно вручил девушке красивую седельную кобуру и пистолеты, а потом проводил до крыльца.
Долли оказалась права: его внучатые племянницы приехали ровно через неделю после их разговора и, конечно, никакое письмо уже не могли получить. Они сразу же по приезде отправились в Ратманово, где были встречены княжнами Черкасскими с восторгом, и теперь этот шумный девичий табор кочевал между двумя поместьями, весело проводя время и доставляя кучу забот Александру Николаевичу.
Конец сентября в Афанасьево был таким теплым, каким бывало не каждое лето в Курляндии. Половину летних дней в Митаве моросил дождь, а в сентябре он вообще практически не прекращался, и к нему добавлялся холодный резкий ветер. А здесь теплый легкий ветерок шелестел листьями еще зеленых деревьев, а солнце грело так сильно, что в сюртуке Лаврентию было жарко.
Уже месяц он вынашивал мысль о женитьбе на богатой наследнице, и пару дней назад решил привлечь себе в помощницы Анфису. Он поручил ей разузнать у крестьян, кто в округе самая богатая невеста, строго-настрого запретив ей рассказывать о его поручении хозяйке. Сегодня после завтрака, когда Илария пошла в сад, где она, несмотря на осень, рассаживала выкопанные на лугу полевые цветы, Анфиса подошла к барину и тихо начала рассказывать:
— На рынке в Троицком дворовые из поместья Ратманово, что граничит с землями нашего соседа барона Тальзита, хвастались, что светлейшие княжны Черкасские — самые богатые невесты во всей губернии, а может быть, и во всей России. Их три сестры, и за каждой дают приданого по сто пятьдесят тысяч, а по достижении двадцати одного года все княжны еще получают в наследство от матери и бабки по двести тысяч. Только приданое можно получить, если на брак даст согласие опекун — их старший брат. Сейчас он воюет, а девушки живут с тетками. У них есть еще одна сестра, самая старшая, но она в прошлом году уехала и с тех пор здесь не была, да ей уже скоро двадцать лет — наверное, замуж вышла. Дарье, или Долли, как ее зовут дома, семнадцать лет исполнилось в январе этого года, она уже считается невестой, а две другие княжны — еще маленькие, их брат не отдаст.
Анфиса быстро отошла, боясь, что хозяйка заметит ее рядом с Лаврентием. Зная Иларию, она ни за что не хотела бы вызвать ее гнев, а еще хуже, заронить в ее душе подозрения. Лаврентий велел оседлать себе донского жеребца, единственного уцелевшего в конюшне дяди, и поскакал по дороге, огибающей поля, в надежде собраться с мыслями и решить, что же ему делать дальше.
Значит, чутье его не подвело, когда он догадался, что милейшая Дарья Николаевна — очень не простая девушка, хотя чего же тут мудреного — достаточно было посмотреть на ее коня и на ее наряд. Ему нужно добиться расположения девушки, и, раз требуется согласие брата, надо начать ездить к ним в дом. Но кто же может его представить?
Островский до сих пор не хотел знакомиться ни с кем из соседей, боясь, что если он начнет ездить с визитами, кто-нибудь может нагрянуть и к нему. Не дай бог, Илария не сможет в этот момент себя контролировать, тогда люди поймут, что она — безумна. Эта женщина, как вериги, висела у него на ногах, но он не хотел рвать эти путы. Глядя на нее, все такую же яркую, красивую, с густыми рыжими волосами, которые она распускала по плечам, решив, что так выглядит моложе, он не мог поверить, что ей уже тридцать семь лет. И в его голове не укладывалось, что уже больше десяти лет он привязан к ней мучительным болезненным чувством, которому не находил названия…