Как же о ней много лишнего говорят!
Каждый сказать имеет, как будто ему неймётся.
С каждого всхлипа кормятся тысячи поварят,
Счетоводов любви, мастеров зажиранья эмоций.
Вот она, кстати, ползет.
Счетовод.
Все не только зашли, но уже и расселись. Свет выключили, ни черта не видно, где там этот грёбаный четвёртый ряд. Однако ж в рабочий день полный зал собрать не удалось - два последних ряда пусты. Забираемся на последний ряд - отвращение от полоскинской недопоэзии обратно пропорционально квадрату расстояния до Полоскиной. Самой звезды на сцене пока нет, но музыканты уже расселись. За перкуссией замечаю предателя Никритина и тяжело вздыхаю. Ну что ж, хана тебе в центральной прессе, предатель Никритин. С другой стороны, почему сразу хана - может, деньги человеку нужны. Я и не такой хернёй за деньги занимаюсь. Я за деньги на этот концерт пришёл, например. Нет, не хана наверное. Впрочем, посмотрим.
- Знаешь, почитала я эту Веронику, - Карина устраивается поудобней, игриво посматривая на меня.
- Прими мои соболезнования.
- Ну ладно тебе, не так плохо же.
- Кому и кобыла невеста.
- Ты просто завидуешь, что на сцене она, а не ты.
- Бывал и я на сценах, ничего особенного.
- Но сейчас там она. А ты завидуешь и злишься.
- Я ждал от тебя большего, - вздыхаю и отворачиваюсь. - Просто тексты у неё барахло, и всё. А стоять на сцене не так прикольно, как кажется.
- Ой какой циничный, уставший от жизни журналюга, - Карина улыбается, и под аплодисменты выходит Вероника Полоскина, довольная и пафосная. На ней чёрная безразмерная хламида и джинсы, что убивает нафиг и так довольно условную сексуальность. Поэзии чистый родник будет. Она рада нас всех видеть, и как здорово, что мы пришли. Давайте начнём. Помоги мне, Господи. Начали с хита, по сюжету которого объект вожделения должен был различными способами коммуницировать с лирической героиней. А в случае ухода искать пути и не воротиться. Способы предлагались как вполне обыденные, вроде вязи осмысленной, так и совершенно экзотические, вроде "шелестью рисовой".
Шелестью рисовой, ага. Прямо так и сказала. Косматый облак надо мной кочует, всё кочует и кочует. Господи, Иисус Иосифович, вот ты меня оставил, отвернулся от меня, а я тут претерпеваю муки. Не совсем, конечно, во твоё имя, но, может, мне это всё-таки зачтётся куда-нибудь, а?
Девочка, стой. Привет, я хочу с тобой отношений.
Да, отношений. И чтоб говорить о них.
Ты, только ты будешь моею жертвой, моей мишенью.
А путешествие кончилось, дальше поедем вниз.
И закатай губу.
Бу.
Дальше - только круче. Карина слушает вроде как с интересом даже, а я уже смотрю в потолок. Выше моих сил. Вероника то и дело влюбляется до гроба - то в родинки, похожие на пробу, то в миндальную форму глаз, то в руки, слепленные точёно. Да, прямо так и сказала про руки. Что бы это ни значило. Имена нарочито экзотические, в текстах проскакивают английские словечки. Это прямо не поэтический концерт, а брифинг копирайтеров с выступлением на тему повышения уникальности контента. Эмалевый взор, например, как раз что-то такое. Или вытрясть. Это ж копирайтинг, как я раньше не догадывался.
Неприлично без сменной обуви лезть в помойку чужой души (ахаха, как я резво начал, но нет), однако ж какой хлам возносится порой на пьедестал. Коллективное бессознательное уже давно гораздо больше бессознательное, чем коллективное. Лишний раз в том убеждаюсь. Хотя не стоит отказывать пролетариям духа в их скромных радостях - они хотят выглядеть лучше, они хотят, чтоб другие о них думали хорошо. И изобретают себе культурный досуг в меру своих скромных интеллектуальных способностей и потребностей. А могли б ведь и ножичком пырнуть.
И почему я вообще так требователен к людям? Люди же не требуют от меня, чтоб я стал космонавтом, например. Живу себе как живётся, рекордов не ставлю, роман так и вообще третий год пишу. Может так и надо, может так и правильно.
Мама всегда говорила тебе "Не летай, не мечтай", но
Ты для тайных забав находила повод любой.
Я же сейчас расскажу тебе самую страшную тайну -
Страшную тайну о том, что такое любовь.
О, моя девочка, хватит кричать,
Мы это сделаем прямо сейчас.
А вот что неправильно - так это рука Карины на моём колене. Я стряхиваю, но она возвращает. Я снова стряхиваю. И она возвращает снова, уже с усилием.
- Какого хрена, Карин?
Она подносит палец к губам и разворачивается ко мне.
- Тихо, - она наклоняется, и её рука оказывается у меня между ног.
- Убери, - что за детский сад, думаю. Совсем офигела.
- Заткнись, - и её руки расстёгивают ремень, подбираясь к пуговице. Я пытаюсь встать, но она обеими руками усаживает меня на место.
- Сядь. И заткнись.
- Карин, что происходит?
- Можешь считать, что это изнасилование.
- Ты совсем офигела?
- Да. Заткнись.
Она ловко расстёгивает джинсы и её маленькая ручка проскальзывает в трусы. К такому я не готов. Во всех смыслах. Я пытаюсь убрать её руку, но второй своей рукой она бьёт меня по руке, затем прижимает к креслу.
- Сиди тихо или больно сделаю.
Ладно, уговорила. Тем более, что она держит меня за яйца в прямом смысле, и это чертовски приятно. Да, очень приятно. Но своего эта маленькая дрянь не получит - достаточно смотреть на сцену и слушать, что с этой сцены несётся. Там, конечно про любовь, но такими словами, что всё желание пропадает. Или не пропадает. Нет, нельзя поддаваться этой дряни, у неё ничего не выйдет. Ничего. Не. Выйдет. Или нет, это у меня ничего не выйдет, потому что мой член в её руке уже наливается кровью, а она гладит его и щекочет пальчиками, от этого с ума сойти можно.
Со сцены доносится, что Бернард пишет Эстер, но даже эта ударная доза пошлятины бессильна против пальчиков Карины.
- А тут есть, за что подержаться.
Нет, маленькая циничная дрянь, разговаривать я с тобой не буду. Должна же у меня быть какая-то сила воли, какой-то внутренний стержень, который она не может сломать. А то внешний стержень она уже заполучила. И делает с ним всё, что хочет. Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав - начинается со сцены новый опус. Да уж, тут и правда похвалить можно - ритмичными движениями вверх-вниз Карина привела мой член в боевую готовность, и ей вообще плевать на всё, даже на рифму "антиграв", которую Полоскина выдумала, потому что нормальное слово не влезало в заданный размер. Повсюду трупы мёртвых крав лежали, кверху ноги вздрав - антиграв прямо как родной сюда войдёт. А может так и надо - не сопротивляться, а подстраиваться. Даже так, как Полоскина. Вот зачем я сопротивляюсь сейчас, ради чего борюсь, что отстаиваю? Не надо сопротивляться.
И как будто в подтверждение моих мыслей Карина поправляет волосы, а затем резко наклоняется - теперь мой член у неё во рту.
Значит, любовь - это когда разбиваешься вдребезги от удара,
А затем собираешься заново, плача и кровоточа.
Это круче, чем крылья. Это самый щедрый подарок
От Создателя. И хватит, дура, кричать.
Страшное дальше.
А пока наслаждайся.
Не знаю, кто меня услышал, когда я последний раз обращался к Иисусу со своим нытьём о муках, но шутка жестокая. Карина стянула с меня джинсы с трусами до ботинок и стоит на коленях в проходе, удобно устроившись между моими ногами. Одной рукой держит член, оттянув кожу, вторую положила мне на грудь - видимо, чтобы я перестал сопротивляться. Я давно уже перестал, потому что сопротивляться тому, что она делает, выше моих сил. Я беру её руку в свою и целую пальчики, она поднимает на меня глаза, явно наслаждаясь производимым эффектом, затем склоняет голову набок и видно, что член у неё за щекой. К этому разговору без слов она тоже готовилась.