Ненавижу средства передвижения и не нуждаюсь в них, ненавижу результаты научных открытий, которые делают жизнь легкой — телефоны, телеграф, — и не нуждаюсь в них, или субпродукты фантазии — фонографы, радиоприемники — они для тех, кого развлекают, делая жизнь забавной.
Ничто из этого меня не интересует, я не желаю ничего из этого. Но я люблю реку Тежу и большой город на берегу этой реки. Я наслаждаюсь небом, когда смотрю на него с пятого этажа на улице Байша. Ничего не могут мне дать поле или природа такого, что сравнилось бы с королевским величием спокойного города в лунном свете, когда смотришь на него с площади Грасы или улицы Сан-Педру-де-Алкантара. Нет для меня таких цветов, что были бы краше залитого солнцем красочного разноцветья Лиссабона.
Хотя за свою жизнь Фернандо Пессоа много раз менял местожительство в Лиссабоне, сменил много мест работы и литературных кружков, перемещаясь от проспекта Адмирала Рейша до Площади Оурике, исследователи «Лиссабона, который уже не существует», или «Лиссабона Пессоа» отмечают, что его душа никогда не удалялась от «селения Пессоа». Это «селение» образовано пространством Байши, окаймленной Шиаду и Россиу.
Селение Пессоа — сердце Лиссабона.
Это было написано Фернандо Пессоа в 1913 году о церкви Мучеников, как он сообщил одному из своих друзей. Стихотворение воскрешает в памяти счастливое детство поэта, проходившее в доме, расположенном между театром Святого Карлуша и церковью Мучеников, театром, посещаемым элитой, в котором отец Пессоа, работавший в Министерстве юстиции, часто бывал в качестве литературного (музыкального) критика еженедельника Диариу-де-Нотисиаш, и скромной церковью, посещаемой простым народом.
В старой церкви Мучеников 21 июля 1888 года Фернандо Пессоа крестили. Строительство этого храма восходит к XVIII веку, прежде, до землетрясения 1755 года, на месте этой церкви была старая Часовня Мучеников.
Площадь Святого Карлуша. Здесь 13 июня 1888 года в доме № 4 на пятом этаже родился Фернандо Пессоа. Дом этот представляет собой типичное для XIX века здание, расположенное перед национальным театром, носящим имя Святого Карлуша, — главным оперным театром, открытым в 1793 году королевой доной Марией I.
Храню внутреннее, как память о поцелуе признательности, воспоминание о детстве, об одном театре, в котором декорация, голубоватая и лунная, изображала террасу одного невозможного дворца…
Байша, или, как ее еще называют, Байша Помбалина, была построена по указу маркиза де Помбал после землетрясения 1755 года. Она протянулась между Дворцовой площадью, рекой Тежу, Россиу, площадью Фигейра и дальше — между Кайш-ду-Содре, Шиаду и Карму с одной стороны и кафедральным собором Лиссабонского патриархата (португальское название Сэ-де-Лижбоа) и возвышенностью с крепостью Святого Георгия с другой.
Байша — не только весьма важный исторический и торговый центр столицы, но также культурный символ Лиссабона, переполненный ежедневно сотнями торопливых лиссабонцев и туристов. Ее главные улицы, перпендикулярные реке Тежу, связывают площадь Россиу с Торговой (Дворцовой) площадью — это два публичных места, наиболее характерных для Лиссабона. Улицы чередуются, как и их названия, свидетельствующие о роде занятий их обитателей в момент закладки этих улиц: улица Сапожников, Шорников, Извозная, улица Золотильщиков…
Эти места, площади, улицы вошли в «Книгу непокоя»:
Я провожу порою часы на Дворцовой площади, на берегу реки, в пустых мечтаниях…
Пристань, вечер, запах моря — все они проникают в меня и проникают все вместе, образуя сложную композицию моей тоски. Флейты несуществующих пастухов не могут быть нежнее того чувства, что я испытываю, не слыша никаких флейт, но помня о них. Далекие идиллии, там, возле ручейков, как болит во мне подобный этому час…[44]
В долгие летние вечера я люблю спокойствие нижнего города и особенно тот покой, что контрастирует с сутолокой и шумом дня. Арсенальная улица, Таможенная улица, продолжение печальных улиц, ведущих на восток, пока не заканчивается Таможенная улица, вся эта линия, отделенная от спокойных набережных, — все это меня утешает в печали, если я вливаюсь этими вечерами в их уединение. Я живу тогда в другом времени, в прошедшем, а не в том, в котором нахожусь на самом деле; я могу представлять себя современником Сезариу Верде, и во мне живут не стихи, подобные его стихам, но некая субстанция, что присутствует в его стихах. До самой ночи ношу я в себе ощущение жизни, подобной жизни этих улиц. Днем они полны шума, и это ни о чем не говорит; ночью — отсутствием этого шума, также не говорящем ни о чем. Днем я есть ничто, ночью я есть я. Не существует никакой разницы между мною и улицами, близкими к Таможенной, за исключением одного: они являются улицами, а я — живой душой, но, возможно, и это ничего не значит перед тем, что есть сущность всех вещей. У нас одинаковая судьба, ибо и для людей, и для вещей существует определение, одинаково смутное, в алгебре таинства.