Послушный моим почти не осознанным
касаниям руля
Подпрыгивает со мной вместе автомобиль,
что мне одолжили.
Улыбаюсь, думая об этом символе,
поворачивая направо.
Со сколькими вещами, одолженными мне,
я следую по этому миру!
Сколькими вещами, одолженными мне,
распоряжаюсь, как своими!
Сколько из одолженного мне —
бедный я, бедный! — это я сам!
Слева лачуга — да, лачуга — у самой дороги.
Справа — открытое поле с луной вдалеке.
Автомобиль, что, кажется, недавно освободил меня,
Сейчас стал для меня карцером,
Ведь я могу вести машину только если я в ней закрыт,
Ведь властвую над ней только если я включен в ее
состав, если она меня содержит.
Слева, там, позади, скромная лачуга,
более чем скромная.
Жизнь там, должно быть, счастливая,
лишь потому, что она не моя.
Если кто-то увидел меня из окна лачуги,
вообразит: Тот человек счастлив.
Возможно, для ребенка, следящего
из окна верхнего этажа,
Я остался (вместе с одолженным мной авто)
мечтой, настоящей феей.
Возможно, для девушки, смотревшей
и слушавшей шум мотора из окна кухни
С земляным полом,
Я — нечто, вроде принца девичьего сердца,
И она будет искоса смотреть мне вслед,
пока я не скроюсь за поворотом.
Я оставляю мечты позади,
или это автомобиль их оставляет?
Я — водитель одолженного мне авто,
или сам этот автомобиль, которым управляю?
На дороге в Синтру, в лунном свете,
в печали перед полями и ночью,
Управляя шевроле, безутешно одолженным,
Теряюсь на будущей дороге,
прячусь в покрытое мной расстояние,
И, охваченный желанием, пугающим,
внезапным, бурным, необъяснимым,
Ускоряю движение…
Но сердце мое осталось на груде камней,
которую я объехал, видя и не видя,
У двери лачуги,
Мое пустое сердце,
Мое неудовлетворенное сердце,
Мое сердце, более человечное,
чем я, более правильное, чем жизнь.
На дороге в Синтру, почти в полночь,
за рулем в лунном свете,
На дороге в Синтру, какая усталость
от собственного воображения,
На дороге в Синтру, все ближе к Синтре,
На дороге в Синтру, все дальше от меня…
Отрывки двух Од[61]
I
Приходи, Ночь, древнейшая и прежняя,
Ночь-Царица, до рождения лишенная престола,
Ночь, полная безмолвием, Ночь,
Мерцающая звездными алмазными чешуйками
На платье твоем, вышитом цветами Бесконечности.
Приходи одиноко,
Приходи невесомо,
Приходи таинственная, торжественная, руки уронив
Вдоль тела твоего, приходи
И принеси горы далекие к подножью деревьев близких,
Слей в одном поле, твоем, ночном, все земли, что вижу,
Сделай из горной цепи глыбу только из твоего тела,
Измени ее обличье, что издали вижу:
Все дороги на ней сотри, сделай незримыми,
Все деревья, что зеленеют на сонных склонах,
Все белые домики с дымом над крышами,
И оставь лишь один свет, и другой свет, и еще другой
На этом расстоянии, неясном, неопределенном,
На этом расстоянии, внезапно непреодолимом.
О Мадонна,
Владычица вещей невозможных, тех, что не отыскать,
Снов, залетающих в сумерки через окно,
Намерений, приходящих и ласкающих нас,
На огромных террасах космополитических отелей
Под звук европейской музыки и молодых голосов,
Намерений, ранящих нас неосуществимостью…
Приходи и убаюкай нас,
Приходи и приласкай нас,
Молча поцелуй нас в лоб,
Так легко в лоб, чтоб мы узнали о том
Лишь по светлому проблеску в душе
И по тайному рыданию, мелодичному, рвущемуся
Из первобытных наших глубин,
Где дремлют корни тех волшебных деревьев,
Чьи плоды — сны наши взлелеянные, сладкие —
Ведь они уводят нас от реальности, в иные дали.