– Это совсем как в Венеции! – воскликнула она. – Я никогда там не была, но я уверена в этом.
Антуан рассмеялся, причем как-то неловко, потому что он разучился смеяться.
– А если не были, то как же вы знаете? – спросил он.
– Из книг, глядя на картины, – сказала Кэтлин. – Когда приходится оставаться все время на одном месте, то это дает свободу воображению.
Она стала объяснять, как она мысленно превращала прочитанное в пейзажи и как можно путешествовать по альбомам, по атласам. Необходимые слова рождались у нее в голове без усилия, непринужденно слетали у нее с уст и очень точно выражали ее мысли. Антуан их все понимал. Она нашла правильный путь к его уму, не обладающему культурой, но богатому опытом и знанием далеких горизонтов. Ему показалось, что он как-то сразу стал богаче, что ему досталось бесценное сокровище. У него снова возникло ощущение, что ему дают что-то в долг. Он смотрел на Кэтлин с восторженным уважением.
Она чувствовала эти ощущения Антуана и удивлялась той радости, которую они ему приносили.
Матросы стали отдавать швартовы.
– Отплываем, отплываем! – воскликнула Кэтлин.
В ее голосе звучали самые настоящие детские интонации.
«И ведь это тоже девчонка», – подумал Антуан. И у него впервые возникло желание прижать ее к себе.
Вдруг он увидел, как такое живое лицо Кэтлин мгновенно превратилось в подобие восковой маски, и то ледяное выражение, о котором часто говорила Мария, затуманило ее взгляд.
Антуан проследил за его направлением и увидел на пристани маленького розовощекого человечка, который, улыбаясь, делал знаки, чтобы корабль не отплывал без него. Антуан снова посмотрел на Кэтлин. Но она уже смотрела в другую сторону.
Инспектор Льюис поднялся на борт, и корабль отчалил.
«Ну не из-за него же это у нее», – подумал Антуан.
Он утвердился в этом чувстве, когда на приветствие маленького человека Кэтлин небрежно наклонила голову.
Берега Тежу проплывали мимо них: с одной стороны Лиссабон, его церкви, монастыри и пригороды; с другой стороны – его покрытые лесом, с виду немного диковатые холмы, а у их подножия, в бухточках – домишки рыболовов. Река была широкая, как морской пролив. А по всему этому пробегали огни и оттенки заката.
Кэтлин казалась бесчувственной и как бы закрытой для этой красоты.
– Вам это совсем не нравится? – с грустью спросил Антуан.
– О, конечно, нравится! Это все великолепно, но я не очень хорошо себя чувствую. Понимаете ли, я очень плохой моряк, – прошептала Кэтлин.
Она попыталась улыбнуться, но это ей не удалось.
«Она говорит неправду», – подумал Антуан и тут же у него возникла еще одна мысль: «Она стесняется, что ее видит вместе со мной человек из ее окружения».
Он посмотрел вокруг, но маленький человечек исчез. Тишина показалась тяжелой даже ему, несмотря на то что по природе своей он был молчалив и любил тишину.
Людей, сошедших у маяка, оказалось немного, и, несмотря на наступление ночи, Кэтлин была уверена, что инспектора Льюиса среди них нет. Скорее всего, он сошел на берег на одной из промежуточных остановок, которых пароход сделал на своем пути немало.
К Кэтлин вернулась способность воспринимать внешний мир. Она смотрела на матово поблескивавшую гальку пляжа, различая каждый камешек, на темную массу прибрежных скал над головой, на вращающийся словно подвижное небесное светило фонарь маяка. Она чувствовала легкий ветерок открытого моря.
– Спасибо, что вы меня сюда привезли, – тихо сказала Кэтлин.
Чтобы сойти с борта судна по скользкому понтонному мосту, она взяла Антуана под руку.
Он ощущал себя так, словно из него изгнали всех демонов.
Они ели першебесов, которые являлись разновидностью морских насекомых, приклеивающихся к скалам, и походили на мельчайшие кусочки слоновой кожи; ели жареных лангустов, фрукты. Пили белое вино, привезенное с северных гор. Кэтлин удивляло и восхищало буквально все.
После еды они облокотились на балюстраду балкона, выходившего на Атлантический океан. Волн видно не было, но было слышно, как они накатываются на берег.
– Здесь кончается Европа, – сказала Кэтлин вполголоса, – это океанский перекресток. Настоящий балкон Старого света.
– Вот… вот… – прошептал Антуан.
Он часто спрашивал себя, почему он задержался так надолго в Лиссабоне, причем не без удовольствия. Теперь он знал, почему.
– Вот… вот… – сказал снова он.
Потом он молча созерцал темный, совсем близкий горизонт. Но на этот раз их молчание было похоже на то, выразительное и сообщническое, которое воцарилось однажды в погребке, где звучало «фадо».
Внизу прогудела сирена их парохода.