Она уснула так быстро и так глубоко, что, казалось, ждала этого сна несколько лет. Антуан лежал в темноте с открытыми глазами. Он размышлял и мысль его – как всегда – была подозрительной, тяжелой, неблагоприятной для него самого.
Предыдущая ночь, самые разнообразные эмоции – восторг, нежность, гордость, чувственный голод – способствовали возникновению состояния благодати, которое мешало Антуану наблюдать за поведением Кэтлин сквозь призму физической любви. А в эту ночь все обстояло иначе. И Антуан спрашивал себя с беспокойством, с яростью, почему это распростертое около него тело то было инертным, оскорбительно пассивным, то содрогалось в конвульсиях от почти невыносимого удовольствия, но и в этом, и в другом случае оставалось абсолютно немым.
«Можно подумать, что я то противен ей, то она от меня без ума», – размышлял Антуан.
Он вспомнил других женщин, которым он был небезразличен. Ни одна из них не вела себя таким образом. Но это было раньше… перед тем, как он убил Анн. И Антуану все стало ясно.
«Она знает, что я убийца, – подумал он. – Вот почему… порок… Вот почему».
Тяжелая тоска, выходившая далеко за пределы настоящего момента, навалилась всем своим весом на Антуана. Накануне из-за тех слов, которые Кэтлин сказала ему на пароходе, он поверил, что вновь обрел нормальное человеческое состояние. А теперь он видел себя отброшенным в сторону от него еще дальше, чем раньше.
Он был отрезан от тех, кто не знал про совершенное им убийство ощущением, что он один носит в себе этот секрет. И в то же время он видел, что и с другими, теми, кто знал о его преступлении, он тоже не сможет найти общего языка, потому что у них в сердце навсегда останется недоверие к нему.
«Я же ведь прекрасно понимал, что это невозможно», – подумал Антуан.
И он почувствовал огромное желание к Кэтлин, которое прогнало все его мысли. Он овладел ею посреди ее сна.
Но когда они разомкнули свои объятия, Антуан снова вернулся к мучившим его думам.
Он встал, как только рассвело.
– Ты боишься увидеть меня при солнечном свете? – спросила Кэтлин, улыбаясь.
– Я объясню тебе в другой раз, – сказал Антуан.
Ее глаза были пусты, словно закрыты каким-то бельмом.
В последовавшие за этой ночью два дня он не позволил себе зайти к Кэтлин. А потом не удержался.
– Любовь моя, – простонала Кэтлин, открыв ему дверь. – Что произошло? Я так боялась. Я чувствовала себя так одиноко, так одиноко…
– А я чувствую себя больше всего одиноким как раз рядом с тобой, – сказал Антуан.
Она посмотрела на него долгим, почти сверхъестественно пристальным взглядом, полным понимания и сочувствия. Казалось, она сейчас скажет ему что-то очень важное. Но она только вытерла пот, выступивший на лице и висках Антуана.
Потом он возвращался каждую ночь.
В любом случае, в следующем месяце он уезжал в Венесуэлу.
С поднимавшейся уступами крыши благодаря узору огней угадывался неровный рельеф Лиссабона. Атмосфера была тяжелая, все звезды куда-то исчезли. Антуан курил сигареты одну за одной. Кэтлин лежала около него. Они ни о чем не говорили и едва шевелились. Казалось, что законом их отношений стали молчание и темнота.
Антуан думал о своем путешествии. Еще несколько недель… Он чувствовал, что ничто не сможет ему помешать. Он сказал об этом Кэтлин. Она ничего не ответила. Все было хорошо.
Внизу, в квартире, раздался звонок. Кэтлин резко выпрямилась. Антуан положил руку ей на плечо.
– Спокойно, – сказал он.
– Но ведь никто и никогда на приходил сюда… Даже днем… – пробормотала Кэтлин.
– Кто-нибудь мог ошибиться, – сказал Антуан.
Звонок продолжал звонить, упрямый, размеренный, механический.
– Рукой так не звонят, – проворчал Антуан.
А звонок все звенел и звенел.
– Подожди… Подожди… – прошептала Кэтлин. – Это… это телефон… Я забыла, что домовладелец установил его. Я им никогда не пользовалась…
Телефон продолжал звонить.
– Надо все-таки узнать, кто это, – сказал Антуан.
Спускаясь, Кэтлин думала: «Мэйзи… Сильвейра… Но каким образом?»
Она сняла трубку, спросила, кто звонит, спросила еще раз, потом еще… Она была такой бледной, что Антуан подскочил, чтобы ее поддержать.
– Что случилось? – спросил он.
– Слушай, – показала одними губами Кэтлин.
Антуан взял другую трубку. Но ничего не было слышно, кроме какого-то слабого шипения.
Кэтлин спросила еще раз. И опять никакого ответа, а только тот же самый звук, более пустой, чем тишина.
– Я же тебе сказал, что кто-то ошибся, – проворчал Антуан.