– Я оттуда очень рано уехала, – ответила Кэтлин.
Вокруг них наступила мертвая тишина. Но Антуан не заметил этого. Ему хотелось продолжать говорить.
– Тише! – сурово сказал Жозе.
На сцену вышел чахоточный. Он посмотрел глубоким взглядом на блестевшие в полумраке волосы и глаза Кэтлин и запел. Было слышно, было видно, что для того, чтобы спеть каждую «фадо», он тратил небольшой кусочек того, что еще отделяло его жизнь от его смерти. Вот почему никто не мог так точно, как он, согласовать свое дыхание с пронзительной жалобой этих песен.
Измученная состраданием, Кэтлин прошептала:
– Не надо было бы… этот больной… этот несчастный…
– Если бы он был счастливым, он бы неспел так, как он делает это сейчас, – сказал Антуан.
Он помолчал мгновение и невольно, словно ему подсказал какой-то внутренний голос, добавил:
– А если бы мы были счастливы, то не воспринимали бы их с таким удовольствием.
Кэтлин слегка вздрогнула; она вышла из полугрезы.
– Значит, и они все тоже? – спросила она, легко кивнув в сторону хмурых, еще оцепенелых от песни мужчин.
– Ну они… для них это наркотик, – сказал Антуан. – А для нас это нечто иное.
Вокруг них послышался скрип стульев по полу. Люди вставали один за другим.
– Это все, сеньора, – сказал Жозе. – Сегодня мне больше нечего вам показать.
В голове Кэтлин бессвязно проходили чьи-то лица, какие-то картинки: Мэйзи, Сильвейра, ресторанный зал в «Авениде», игорный зал в «Эсторил», инспектор Льюис, потом все растворилось в ощущении нестерпимой тревоги.
Она ощутила такой покой, такую безопасность в компании этого ребенка и этого мужчины…
– Я бы хотела… если это возможно… да… Я бы хотела поменять мой образ жизни в этой стране, – сказала Кэтлин. – Я бы хотела жить в одном из этих старых кварталов, не встречать никого из знакомых… они мне все так надоели, так надоели…
Жозе подмигнул Антуану, и его губы беззвучно образовали слово «тронутая».
Но Антуан сурово посмотрел на него и ответил Кэтлин:
– Я поговорю об этом с Марией.
– Ваша жена? – спросила Кэтлин.
Какая-то неясная веселость озарила на миг черты лица Антуана.
– Нет, – сказал он, – это мать Янки.
– Извините, я должна была бы обратить внимание, что вы не женаты, – сказала Кэтлин.
Она посмотрела на руку Антуана, где не было обручального кольца.
– Я был женат, – сказал Антуан, как если бы кто-то вынуждал его это сказать.
Он инстинктивно взял левую руку Кэтлин и провел пальцем по ее безымянному пальцу. Он ощутил там небольшую кольцеобразную впадину.
– И вы тоже, – сказал Антуан. – Причем это еще свежее, чем у меня…
У Марии было, можно сказать, прямо под рукой пристанище, которое подходило Кэтлин. Оно находилось в непосредственной близости, самый высокий этаж в старом доме, где долго жил один старый, очень богатый бразилец, любивший прошлое и простой народ Лиссабона. Он уехал незадолго перед этим, чтобы, как он говорил, умереть у себя на родине, и поручил Марии, к которой он питал большую дружбу, заботу сдавать его квартиру, пока не истек его арендный договор. После чего она должна была взять себе мебель или продать ее по своему усмотрению.
Таким образом Кэтлин смогла без промедления поселиться в просторной квартире, со стенами, отделанными столетней облицовочной плиткой, меблированной стульями и сундуками прошлого века, украшенной старинными люстрами, но по комфорту своему отвечающей всем требованиям настоящего времени.
Из квартиры лестница вела на поднимавшуюся уступами крышу, откуда поверх коричневых крыш и памятников Лиссабона открывался великолепный вид на поля и на реку Тежу. Там возникало чувство связанности с городом и небом.
Кэтлин проводила на этой террасе вечера и часть ночи. Она выходила из дома только на несколько часов днем. Янки Жозе сопровождал ее по лавочкам, и крошечным рынкам, находившимся по соседству с ее домом. Ей казалось, что покой и безопасность ограничивались пределами этого квартала.
Для помощи в домашнем хозяйстве и на кухне Мария направила к Кэтлин одну активную и любезную старушку. Объясняться им удавалось только с помощью жестов.
Эти новые условия существования невероятно нравились Кэтлин. Очень быстро они превратились у нее в привычки.
А Антуан охранял свои привычки.
Тем временем началась между ними странная игра, о которой они имели очень смутное представление.
Они не виделись. Как он, так и она боялись любого посягательства на свою уединенность, как он, так и она ненавидели больше всего возможность допустить кого-нибудь в свою внутреннюю жизнь. Но эта защита не была ни такой полной, ни такой эффективной, как они и полагали.