Снова закрыл глаза, тяжело дыша, и прислонился к камню, чтобы не упасть.
Шум в ушах становился все невыносимей, но теперь его сопровождало что-то, похожее на жалобный вой.
Что, если он повредил барабанную перепонку?
Он заставил себя открыть глаза, и был вознагражден видом большой, темной, неподвижной массы, как раз на границе каменного круга. «Долли»!
Самолет был отсюда еле виден, его скрадывала мучительно кружащаяся темнота — но это должен быть он.
В основном неповрежденный, так это выглядело со стороны, хотя и сильно накренившийся носом вниз, и с задравшимся вверх хвостом — должно быть, именно так он и врезался в землю.
Покачиваясь, он стоял на каменистой земле, чувствуя, что головокружение возобновляется снова, как будто в отместку.
Взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, но голова закружилась с удвоенной силой, и — Христос, опять этот чертов шум в голове…
Он не мог даже думать, о, Иисус — он чувствовал, будто все его кости растворяются…
Было уже совсем темно, когда он снова пришел в себя, но облака уже рассеялись, и луна в три четверти светила в глубокой ясной черноте загородного неба.
Он пошевелился и застонал. Каждая косточка в теле болела, хотя ни одна не была сломана.
Это было уже кое-что, сказал он себе.
Одежда насквозь пропиталась сыростью, он был голоден, а колено одеревенело настолько, что правую ногу он так и не смог выпрямить всю дорогу, но все это было в порядке вещей; он думал, что смог бы, хромая, доковылять хотя бы до дороги.
Ох, погодите… Рация. Да, он совсем забыл. Если передатчик на «Долли» уцелел, он смог бы…
Он тупо уставился на открытый грунт прямо перед собой. Он мог поклясться, что он был там — но, должно быть, он просто промахнулся в темноте и тумане — нет… Его здесь не было.
Он повернулся кругом, раза три, прежде чем остановился, боясь, что головокружение начнется снова.
Самолет исчез.
Его там не было. Он был совершенно уверен, что он лежал здесь, примерно в пятидесяти футах от этого камня, самого высокого из всех; он заприметил этот камень сразу, в качестве ориентира, чтобы потом держать по нему направление.
Он вышел на место, где — он был в этом убежден — «Долли» опустилась на землю, и медленно обошел камни по широкому кругу, глядя в одну сторону, потом в другую, со все возрастающим недоумением.
Мало того, что самолет пропал — его, казалось, никогда там и не было. Никаких следов, ни вмятины в густой луговой траве, не говоря уж о бороздах и выемках в земле, которые такая авария должна была бы оставить.
Может, он просто вообразил себе ее присутствие? Принял желаемое за действительное?
Он потряс головой, чтобы в мозгах прояснилось, но на самом деле все и так было ясно.
Жужжание и нытье в ушах прекратились, и, хотя он по-прежнему был весь в синяках, и немного болела голова, чувствовал он себя уже намного лучше.
Он медленно прошел вдоль камней, по-прежнему внимательно глядя вокруг, и чувство холодного круговращения росло где-то совсем глубоко в утробе. Самолета, к разэтакой матери, там не было.
Проснулся он утром, совершенно не понимая, где находится.
Он лежал, свернувшись калачиком на траве; до него только смутно дошло — ее запах.
Запах травы, на которой пасут скот, потому что совсем рядом с ним лежала большая коровья лепешка — и достаточно свежая, чтобы пахнуть тоже.
Он осторожно вытянул ногу. Потом руку. Перекатился на спину, и ему стало лучше, когда он почувствовал под головой что-то твердое, хотя небо над головой было головокружительно пустынным…
Это была мягкая, равнодушная, бледно-голубая пустота. И ни следа облаков.
Как долго все это продолжалось?..
Толчок тревоги заставил его привстать на колени, и тут же яростно-желтый укол боли за глазными яблоками усадил его снова — он охнул и задохнулся, сыпля проклятиями.
Еще раз. Он подождал, пока дыхание станет устойчивым, потом рискнул приоткрыть один глаз.
Ну, конечно, это еще Нортумбрия, ее северная часть, где вздымающиеся поля Англии разбиваются о негостеприимные скалы Шотландии.
Он узнал эти чередующиеся гряды холмов, покрытые сухой травой, то и дело перемежающиеся скалами, и вздымающимися в небо зубчатыми утесами.
Он сглотнул, и крепко потер обеими руками голову и лицо, уверяя себя, что до сих пор все было реально…
Себя он реальным никак не чувствовал.
Даже после того, как тщательно пересчитал все пальцы на руках и ногах, и некоторые интимные части тела — их он пересчитал дважды, на всякий случай — он все еще чувствовал, будто что-то самое важное было упущено, оборвано, и оставлено позади.
В ушах у него звенело, как это случалось всякий раз, после особо активного загула. Почему? И что такое он все время слышал?
Он обнаружил, что двигаться теперь стало намного легче, и ему удалось осмотреть весь купол неба, сектор за сектором.
Там по-прежнему ничего не было. Не было даже воспоминаний о чем-то.
И все же в голове у него продолжало гудеть и звенеть, и кожа на теле покрылась мурашками от волнения.
Он крепко растер руки, чтобы заставить их действовать.
Cutis anserina. Вот правильное название гусиной кожи; Долли не раз говорила ему об этом.
Она завела себе маленький блокнотик, и записывала в него слова, на которые наткнулась во время чтения; а читала она запоем.
Брала крошечного Роджера к себе на колени, чтобы почитать ему, особенно после чая, и он таращил на нее круглые глазенки, совсем как Бонзо на цветных картинках из его потрепанных книжек.
Мысли о семье заставили его снова встать на ноги; его все еще шатало из стороны в сторону, но теперь ему было гораздо лучше — да, безусловно, лучше, хотя он все еще чувствовал, что кожа как будто не совсем подходит ему по размеру.
Самолет, где же он?
Он огляделся. Никакого самолета видно не было. Нигде.
Тогда он вернулся к собственной персоне, потому, что от голода ему сводило желудок. Вот это уже действительно была реальность.
Ночью он уверял себя, что просто спит, или галлюцинирует — прилег, чтобы восстановить силы, и вот, должно быть, заснул…
Но теперь он проснулся, никакой ошибки, ошибкой было бы думать как-то иначе; вниз по спине пробежали какие-то букашки, и он злобно зашлепал руками, пытаясь их раздавить.
Сердце неприятно колотилось, ладони вспотели.
Он вытер их о штаны, и осмотрел ландшафт. Совсем плоским тот не был, но и не предлагал ни большого разнообразия, ни какого-нибудь укрытия. Не было здесь ни деревьев, ни поросшей кустарником лощины.
Вдали виднелось небольшое озерцо — краем глаза он уловил блеск воды — но если он угробил самолет в озере, почему тогда он, к Богу в душу, не вымок насквозь сам?
Может, просто успел обсохнуть, пока был без сознания?
А может, он просто вообразил себе, что видел самолет возле камней. Конечно — не мог же он уйти так далеко от озера, и совсем об этом забыть?
Тогда он начал потихоньку двигаться к озеру, из чистой неспособности придумать ничего более разумного.
Очевидно, прошло какое-то время; небо очистилось как по волшебству.
Ну что ж, придется им слегка потрудиться, чтобы его найти; по крайней мере, они знают, что он был где-то рядом со стеной. Грузовик должен быть здесь с минуты на минуту, он просто не мог находиться дальше, чем за два часа езды от аэродрома.
— Все хорошо, и даже слишком… — промурлыкал он.
Кажется, он выбрал какое-то особенно Богом забытое место, чтобы разбиться — вокруг не было ни дома, ни выгула для скота, нигде в поле зрения; в воздухе не было даже запаха дымка из дымохода.