Прошло еще немало зла,
хан правил пир в стеклянных залах,
и к хану женщина пришла,
она пришла
и так сказала:
— Тебя никто не мог любить,
а я одна тебя любила,
а надо было бы убить;
прости меня, что не убила.
Повелевал ты, но — аллах! —
легко повелевать слезами,
я много лет таила страх;
я умираю,
и сказала.
Она была бела, как бред,
как струйка бедная.
Не знали
ни имени ее, ни лет;
ее в гареме не назвали.
Сам хан лекарствами поил…
Мурзы мигали:
невозможно —
старик наложницу любил,
которую не знал на ложе.
Она в субботу умерла.
Приплыл ясак. Носили яства.
Неслось на яликах «ура!»,
Задумчив был Гирей и ясен.
Он слуг судил — не осудил.
Молчали эшафоты Крыма.
Наложниц не освободил,
но и не пользовался ими.
Он совершил обряды сам,
сам в саван завернул, шатаясь,
надгробный камень сам тесал,
тесал, а евнухи шептались.
Он положил под камень клад,
и не было богаче клада,
он вырезал на камне глаз,
и слезы падали из глаза.
— Аллах! — сказал он. — Больше звезд
в моей судьбе уже не светит.
Да буду я фонтаном слез!
— Да будешь! — так аллах ответил…
Когда узнал Бахчисарай,
татары сети развивали.
К утру утих собачий лай,
все
очаги разогревали.
Торговец стриг своих овец.
У тиглей хлопотал кузнец.
Жемчуголов ловил свой перл.
Рабы свою баржу смолили.
Лишь муэдзин молитву пел
и поздравлял татар с молитвой.
Продолжение Пигмалиона
M. Борисовой
Теперь — тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс и в светлячках воздух…
Ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:
«У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девушку — он мэтр, мастер,—
ему нетрудно, он еще слепит!»
Так лепетала ты, а ты слышал,
ты пил со мной и ел мои сласти,
я обучал тебя всему свыше, —
мой мальчик, обучи ее страсти!
Мой ученик, теперь твоя тема,
точнее тело. Под ее тогой
я знаю каждый капилляр тела,
ведь я — творец, а ты — лишь ты. Только
в твоей толпе. Теперь — твоя веха.
И — молотками весь мой труд, трепет,
и — молотками мой итог века!
«Ему нетрудно, он еще слепит!»
Теперь — толпе. Я не скажу «стойте».
Душа моя проста, как знак смерти.
Да, мне нетрудно, я слеплю столько..
Скульптуры — что там! — будет миф мести.
Теперь убейте. Это так просто.
Я только тих, я только в труд — слепо.
И если бог меня лепил в прошлом, —
ему нетрудно, он еще слепит!
Гамлет и Офелия
Фрагмент
Д. Королькову
Гамлет
Неуютно в нашем саду,
соловьи да соловьи.
Мы устали жить на свету,
мы погасим свечи свои.
Темнота, тихо кругом,
лает пес, теплится час.
Невидимка-ангел крылом
овевает небо и нас.
Неуютно в нашем дворце,
все слова, Гамлет, слова.
И сидит в вечном венце
на твоем троне сова.
Это рай или тюрьма?
Это блеск или луна?
В небесах нежная тьма,
Дух Святой, дьявол она.
Неуютно в наших сердцах,
целовать да целовать.
Уплывем завтра, сестра,
в ту страну, где благодать.
Офелия
Где страна, где благодать?
Благо дать — и умереть.
Человек — боль и беда.
Только — быть, и не уметь
умереть. Быть — целовать,
целый век — просто пропеть.
Целый век быть — благо дать,
целовать и не успеть
умереть. В нашем саду
лишь пчела с птицей поют,
лишь цветы, лишь на свету
паучки что-то плетут
да летят искры стрекоз,
ласки сна, тайны тоски.
В золотых зарослях роз
лепестки да лепестки.
Ты потрогай — рвется струна,
Аполлон требует стрел.
Этот знак «сердце-стрела»
устарел, брат, устарел.
Не струна, а тетива,—
или их, или себя!
Этот сад весь в деревах,
огнь и меч их истребят.
Гамлет
Про деянья или про дух,
про страданья или про страх.
Вот и вся сказка про двух —
жили-были брат и сестра.
В той стране, в той голубой
(журавли не долетят!),
там была только любовь,
у любви — только дитя.
До зари звезды дрожат.
Вся цена жизни — конец.
Ты послушай: дышит душа —
бьется, бьется в теле птенец.
Их любовь слишком светла.
Им Гефест меч не ковал.
Жили-были брат и сестра,
и никто их не карал.
Ничего нет у меня —
ни иллюзий и ни корон,
ни кола и ни коня,
лишь одна родина — кровь.
Песня Офелии
Столетье спустя, в январе
был маленький храм.
Святители на серебре,
нехитрый хорал.
Свеча и алтарь. В тайнике
там ангел стоял.
И лира на левой руке,
и благословлял.